Читать интересную книгу История военного искусства - Ганс Дельбрюк

Но сама идея такой подготовки не вмещалась в круг понятий прусского офицерского корпуса. Столь крупный авторитет, как сам Фердинанд Брауншвейгский, высказывался об австрийских кроатах, что "они всегда прячутся за деревья, как воры и разбойники, и никогда не показываются в открытом поле, как то подобает храбрым солдатам"96. Мало чем отличался от него и взгляд короля. Неужели же он стал бы систематически воспитывать в своей армии подобный зловредный дух? И если такие войска являлись необходимостью, то создавалась безобразная пародия на них.

 Состав прусских вольных батальонов был не только не лучше, но даже еще хуже батальонов линейных. Они не комплектовались прусскими уроженцами, а состояли из авантюристов, дезертиров, бродяг, отличавшихся от регулярной пехоты лишь тем, что им недоставало того, что составляло силу последних, а именно - дисциплины. Насильно завербованных людей можно было довести в вымуштрованной линейной пехоте до того, что они выполняли то, что от них требовали, но не только в стрелковом бою, где каждый солдат сам по собственному разумению и воле отыскивает себе прикрытие, наступает и дерется. Нельзя не удивляться тому, что отдельные командиры, как Майер, Гишар, граф Гардт, все же умудрялись не без успеха вести в бой эти чуть ли не разбойничьи банды97.

 Наряду с "вольными" батальонами были сформированы и егерские роты для тех же целей, как и первые, но составленные в противоположность им из отборных, надежных людей - сыновей прусских лесничих, которые рассчитывали в будущем получить места по лесной части.

 Развитие кавалерии мы проследили вплоть до Густава Адольфа, который отменил караколе, низвел пистолет до роли вспомогательного оружия и указал на шок в сомкнутом строю с палашом в руках как на принципиальный метод наступления. В этом направлении шло и дальнейшее развитие. Все дело сводилось к тому, чтобы произвести шок с полной сомкнутостью, атакуя возможно более быстро и издалека. Но это было чрезвычайно трудно. Для этого требовалось много упражнений. А эти упражнения, в свою очередь, сильно разбивали лошадей. Поэтому полковники, стремившиеся беречь свой конский материал, ограничивались атаками с короткого расстояния на рысях или курцгалопом в последний момент. Правда, принц Евгений предписывал производить атаку карьером, однако ему этого не удалось добиться. Фридрих-Вильгельм I не понимал ничего в кавалерийском деле; и насколько показала себя в сражении при Мольвице вышколенная им пехота, настолько слабо проявила себя в этом сражении прусская кавалерия. Она была полностью опрокинута австрийской, - правда, более многочисленной - кавалерией и прогнана с поля сражения. Король Фридрих влил в нее новый дух. Уже в следующем году, при Хотузице, она показала себя совершенно иначе; за десятилетие, предшествовавшее Семилетней войне, ее боевые качества развивались все больше и больше. В то время как в 1748 г. Фридрих еще довольствовался атаками с дистанции в 700 шагов, в 1755 г. он уже требовал атаки с 1 800 шагов, причем последний участок должны были проходить на полном карьере. Он требовал от командиров, чтобы они никогда не допускали атаковать себя; они всегда должны были атаковать первыми. "Когда, таким образом, огромная сомкнутая стена с сильным порывом обрушивается на неприятеля, то ничто ей уже не может оказать сопротивления". Говорят, фон Зейдлиц однажды выразился так: "Кавалерия одерживает верх в бою не саблею, а хлыстом". Или: "При атаке - 6 лишних рядов, и сукин сын, кто позволит себя вытеснить назад!" Сомкнутая тактическая единица настолько поглощала отдельного всадника, что король предпочитал, чтобы рукопашного боя, по возможности, не было вовсе; ибо, говорит он, в этом случае решает дело рядовой, а на него положиться нельзя. Поэтому эскадроны не только должны идти каждый сомкнутым строем, стремя к стремени, или даже колено к колену, но и не должно быть почти никаких интервалов между эскадронами первой линии; атака должна продолжаться за первую линию противника, гоня его перед собою, разгромить вторую - и лишь после этого второго успеха он считает допустимым рукопашный бой98.

 Австрийская кавалерия, по-видимому, еще во время Семилетней войны стреляла раньше, чем пустить в ход сабли99.

 Во Франции развитие было задержано тем, что до реорганизации кавалерии, произведенной герцогом Шуазелем (1761 - 1770 гг.), и лошади и снаряжение принадлежали капитанам, которые отнюдь не стремились изнашивать свое имущество. Здесь шаг и рысь были единственными аллюрами. Впервые граф Сен-Жермен добился в 1776 г. атаки полным карьером100.

 Об атаке карьером генерал фон Марвиц101 пишет: "Прорваться эта масса должна в любом случае. Возможно, что ее наполовину перестреляют, или что она попадет в рытвину, причем сотни из них сломают себе шею. Но остановиться, а тем более повернуть обратно, ей невозможно, ибо в этой сумятице, вихре и урагане, когда многие сотни лошадей мчатся вперед тесно сомкнутым клубком, самый лучший наездник уже не может владеть своей лошадью - они все прорвутся. Если даже один-другой сохранят власть над своими конями, то все же об остановке нечего и думать, ибо задний тотчас его сшибет и переедет через него. Поэтому не подлежит ни малейшему сомнению, что когда предпринимают такую атаку, то либо получится прорыв, либо полк уже больше не увидят".

 Но что если две такие атаки сшибутся между собою?

 Как выше мы говорили, действительные штыковые бои едва ли когда происходили, и случаев, чтобы два эскадрона сшиблись друг с другом, взаимно атакуя со всею силой и сомкнутостью, тоже ни разу не бывало, согласно исследованию генерала Веннингера102. Случись это, обе стороны разбились бы полностью.

 То же пишет и генерал Пузыревский в "Исследовании боя" (Варшава, 1893 г.): "Подлинной сшибки никогда не бывает: моральное воздействие одного из противников непременно опрокинет другого - немного раньше, немного позднее, хотя бы на расстоянии длины носа; раньше первого сабельного удара одна из сторон уже разбита и обращена в бегство. Произойди действительная ошибка, обе стороны были бы уничтожены. На практике победитель едва ли теряет хотя бы одного человека".

 Когда атакуют пехоту, по словам генерала фон дер Марвица, картина получается совсем иная. Тот, кто когда-либо участвовал в кавалерийской атаке и скакал навстречу врагу, пишет он, уже, конечно, знает, что ни одна лошадь не проявляет скобой охоты проникнуть в надвигающуюся массу, и что все они готовы остановиться, закинуться и повернуть назад; чтобы атака не провалилась окончательно, каждый всадник должен стараться помешать своей лошади это сделать, следовательно, ее подогнать вперед. С этой целью французы шли в атаку тесно сомкнутым строем, но медленным аллюром.

 Но эта боевая кавалерия была мало пригодна для столь важной разведочной службы и даже для преследования. Верно говорили о тогдашних вождях, что они не умели пользоваться кавалерией для разведки. Сам Фридрих, проникнув в 1744 г. в южную Богемию, чувствовал себя как бы отрезанным, и, хотя он и располагал почти 20 000 кавалерии, он долгое время не мог узнать, где находится австрийская армия. То же случилось и в 1759 г. с армией графа Дона, которой было поручено вторгнуться в Познань и связать русских. Тогда не считали, по-видимому, возможным, говорится в труде Генерального штаба, выпустить из рук этот ценный, трудно заменимый род оружия, а если и высылали порою вперед отдельные разъезды на довольно далекое расстояние, то не принимали никаких мер, чтобы облегчить им своевременную доставку назад донесений.

 Однако эта неумелость имеет свои более глубокие корни в том, что в составе кавалерии было много ненадежных людей, конечно, далеко не столько, сколько в пехоте, но все же слишком много, чтобы рассылать их разъездами по обширной территории. Как и в пехоте, весь дух учебной подготовки был направлен не на выработку действенности одиночного бойца, а на создание сплоченной тактической единицы; между тем разведочная служба требует подготовки каждого единичного солдата к самостоятельности и самодеятельности. Таким образом, высокая, но односторонняя дееспособность кавалерии не столько была обусловлена неумелостью высших вождей, сколько являлась естественным последствием всей системы в целом.

 Фридрих рано заметил этот недостаток; подобно тому, как он создал легкую пехоту, он и при кавалерии сформировал особый род войск, чтобы заполнить этот пробел. Это были гусары; их не причисляли к кавалерии. От отца Фридрих получил всего лишь 9 гусарских эскадронов; он довел число их до 80. Он смотрел на них, как на воинственных ребят, жадных до приключений, а также и до добычи, которые, пользуясь известной полусвободой, не будут подозрительными в отношении дезертирства, а потому ими даже можно будет пользоваться для охранения от дезертирства других воинских частей; но по этой самой причине они были слишком распущены для того дела, которого он требовал в сражении от своей кавалерии. Под Лейтеном они составляли позади пехоты четвертую линию. Особенно на них рассчитывали для преследования неприятеля.