— Горе замутило твой разум, — с укором возразила ее подруга, одна в селе знавшая о смерти Юрия. — Разве можно желать печали родной дочери? Я еще не сказала тебе, что твой муж Рустэм просил меня завтра перейти жить в дом Халиды, чтобы не оставлять ее одну — ведь ты надолго уезжаешь.
— И ты оставишь свой дом? — удивилась немного задетая Фируза. — Ведь скоро в твоем саду созреет урожай.
— Рустэм пришлет людей мне в помощь, сын и зятья мои тоже приедут, не волнуйся.
Сергея на похоронах жены не было, но никто из односельчан Рустэма Гаджиева его за это не осудил. Сразу же после похорон Петр Эрнестович увез племянницу в Тбилиси, а оттуда они вылетели в Москву.
В аэропорту Домодедово их встретила бывшая аспирантка Петра Эрнестовича Лариса Кукуева. Теперь она, правда, была не Лариса Ку-куева, а кандидат наук и доцент кафедры общей биологии МГУ Лариса Витольдовна Китаева, но для своего научного руководителя она так и осталась застенчивой девочкой, которая отчаянно краснела, делая свой первый доклад на ученом совете.
Муж Ларисы ожидал их, стоя рядом с машиной у входа в здание аэропорта. Пока ехали, Таня дремала на заднем сидении, привалившись к мягкому плечу Ларисы, а та, обняв девочку и слегка подавшись вперед, негромко говорила Петру Эрнестовичу, сидевшему впереди рядом с ее супругом:
— Все без изменений. Вчера я привозила профессора Клейнера, но он не сказал ничего нового, диагноз тот же, причина — обширное тромбообразование. Но сейчас состояние стабилизировалось, я сказала вам по телефону.
Петр Эрнестович на мгновение прикрыл глаза, пытаясь побороть подкатившее к горлу отчаяние, и глухо спросил:
— В сознание не приходила?
— Нет. Из записи врача «Скорой», оказавшего первую помощь, следует, что все случилось внезапно. По словам пассажиров, с которыми Ада Эрнестовна ехала из Ленинграда, в поезде она ни на что не жаловалась, выглядела прекрасно. Утром в тот день встала пораньше, еще и остальных разбудила, чтобы успели умыться — перед Минводами туалет закрывают. Проводница принесла чай, позавтракали, а минут через двадцать Ада Эрнестовна внезапно побледнела и потеряла сознание. Врач «Скорой», молоденький парнишка, когда приехал, сразу ввел, как написано, один кубик 24 % раствора эуфиллина, а диагноз поставили уже в местной больнице.
— И ведь мы все это время были уверены, что Ада спокойно отдыхает в Кисловодском санатории, никто и подумать не мог! Злата с детьми уехала в Пярну, я спокойно работал, Сережа… Сережа уехал в Дагестан на свою базу. Если б только… Да, все могло бы быть иначе.
— Как Сергей? — спросила Лариса, искренне сочувствуя горю бывшего шефа, которого она искренне любила.
— Плохо. Ведет себя неадекватно, говорит невообразимые вещи. Я было рассердился на него, но теперь понимаю, что зря — у него шоковое состояние.
— Несчастный случай?
— Да, — коротко ответил Петр Эрнестович, не желая вдаваться в подробности, — я пока не стал ему рассказывать про Аду. Злате тоже пока ничего не сообщил — ни про Аду, ни про Наталью. Она там в Пярне одна с детьми, начнет метаться. Ты уж прости, Лариса, что я тебя обеспокоил своей просьбой, но все так внезапно…
— Что вы, Петр Эрнестович! Когда я узнала про Наташу, чуть с ума не сошла, не могла поверить, — она спохватилась, испуганно покосившись Таню, но чуть успокоилась, увидев, что девочка спит, и с укором добавила: — Как вам не стыдно, к кому же еще вы должны были обратиться, если не ко мне?
— Ладно, спасибо, Ларочка. Ты узнала подробности? Почему они сразу никуда не сообщили?
— Как всегда все напутали, сообщили не в тот дом отдыха. Да они бы и теперь не спохватились, но Аду Эрнестовну начал искать какой-то шведский профессор, с которым она познакомилась на конференции — кажется, она ему сообщила, где будет отдыхать. Это мне Миша Клейнер по секрету сообщил, его брат — зав. отделением, где лежит сейчас Ада Эрнестовна. Помните Мишку?
— Я помню всех своих бывших аспирантов, Лариса.
— Ну, особых подробностей, конечно, никто не знает, говорят только, что этот швед отыскал Аду Эрнестовну в больнице в Минводах, возмутился, что там нет должного ухода, позвонил в Стокгольм, а оттуда какие-то светила мировой науки сделали запрос в Москву. Там, конечно, мгновенно засуетились, Аду Эрнестовну на санитарном самолете транспортировали в столичную специализированную клинику, сразу же позвонили вам в Ленинград. А то почти месяц лежит человек где-то на периферии, и никто знать ничего не знает. Я просто в ужас пришла, когда мне стало известно о таком безобразии, и ведь, как всегда, даже не поймешь, кто виноват.
— Моя вина, моя, — тяжело вздохнул Петр Эрнестович, — закрутился в своем институте, потом Злата с детьми уезжала, Сережа уезжал, суета стояла страшная. Должен был, конечно, позвонить в дом отдыха, узнать, как она доехала. Не могу себе простить! Что-нибудь еще известно про этого шведского профессора?
— Мишка говорил, его фамилия Ларсон. Он, кажется даже, хотел приехать в Москву, но ему не продлили визу или что-то там еще. Петр Эрнестович, профессор просил вам передать, что сегодня он будет в клинике допоздна, и если вы захотите с ним поговорить…
— Понятно, спасибо огромное. Я тебе попрошу, Ларочка, если нетрудно — подбросьте меня сейчас в клинику к Аде, а Танюшку забери, пусть пока побудет у тебя.
Внезапно открыв глаза, Таня резко выпрямилась, оторвавшись от мягкого плеча Ларисы.
— Нет, дядя Петя, я пойду к тете Аде с тобой!
— Нельзя, маленькая, тетя Ада в реанимации, туда никого не пускают.
— Но тебя же пустят!
— Я сам врач, поэтому мне можно.
— Нет, я хочу к тете Аде!
Она выкрикнула это так громко, что муж Ларисы вздрогнул и резко затормозил. Лариса поспешно притянула к себе девочку и, погладив ее по плечу, сказала Муромцеву:
— Да ничего страшного не случится, Петр Эрнестович, пусть она посидит немного с Адой Эрнестовной, пока мы поговорим с врачами.
Других пациентов, кроме Ады Эрнестовны, в палате не было. Она неподвижно лежала с закрытыми глазами, от ее рук к стоявшим по обе стороны кровати капельницам тянулись гибкие трубки, лицо закрыто было маской аппарата искусственного дыхания, и лишь еле заметное шевеление одеяла на груди показывало, что больная еще жива. Таня, присев на стул рядом с кроватью, уставилась на беспомощное и безразличное ко всему существо, бывшее еще недавно живой, энергичной и ворчливой тетей Адой. Стоявший рядом Петр Эрнестович печально слушал поминутно заглядывавшего в историю болезни профессора:
— К сожалению, первичный диагноз подтвердился. В сознание так и не приходила, прогноз… — тут он запнулся, вспомнив, что о неблагоприятном прогнозе не следует говорить в присутствии пациента, хотя бы тот и находился без сознания, и увел Петра Эрнестовича из палаты.
«Я в сознании, Петя! Я не могу двигаться и самостоятельно дышать, но я слышу твой голос, я все время в сознании! Боже мой, неужели ты не можешь понять этого, брат?»
— Тетя Ада! — наклонившись над теткой, Таня пристально вглядывалась в закрытое маской лицо. — Ты меня слышишь, тетя Ада?
«Да, я слышу тебя, детка, но ты никогда этого не узнаешь. Ты не узнаешь, как я всегда любила тебя и вас всех, хотя и постоянно ругала».
— Нет, я все знаю, тетя Ада, знаю! Я знаю, что ты меня слышишь, я знаю, что ты всех нас любишь, и что ты любишь этого человека — Ганса. Ты все время думала о нем, когда приходила к нам.
На миг все замерло, а потом на Таню обрушился такой шквал мыслей тетки, что она покачнулась.
«Ты! Так это ты — девочка, рожденная четырнадцать лет назад, ребенок, владеющий даром естественного контакта. Значит, я все расшифровала верно, я была права! Тысячу раз права! Мир должен узнать о НИХ и результатах моей работы, хотя это будет стоить мне жизни».
— Тетя Ада, что с тобой случилось?
«Мне ввели смертельный препарат, но незадолго до этого я приняла большую дозу аспирина, который частично нейтрализовал яд, поэтому я еще жива. Я слышала, как они об этом говорили — они ждали, пока я умру. Никому не сообщали, что я в той больнице, пока Ганс меня не нашел. Но потом они поняли, что я все равно умру, и успокоились. Это из-за книги. Из-за моей книги — они не хотят, чтобы моя книга вышла».
— Тетя Ада! — девочка испуганно всхлипнула. — Тетя Ада!
«Скажи, детка, как ты меня воспринимаешь — ты меня слышишь?»
— Раньше я просто слышала, что думают другие люди — я даже не понимала, когда они думают, а когда говорят. Тетя Злата сказала, что это у меня наследственное — так же было у вашей с папой младшей сестры Людмилы.
«Да, ОНИ были правы — редкий наследственный дар, усиленный с помощью ИХ вмешательства. А теперь?».
— А теперь я иногда вдруг стала видеть. Мне трудно это объяснить словами — я вижу всего человека сразу. Раньше было редко, а теперь все чаще и чаще. Только иногда я все вижу, но вообще ничего не понимаю. Почему? Почему тебя хотят убить? Какая книга?