Читать интересную книгу Избранные произведения - Амброз Бирс

Ничего более резкого он сказать не мог. Это было как удар по лицу железной перчаткой. Протест и вызов - одновременно. Быть незаслуженно принятым за труса, быть принятым за индейца - фактически это одно и то же. Иногда вместо "индеец", говорят "китаец". "Думал, я китаец?" - такую фразу часто произносят над тем, кто умер внезапной смертью.

Выпад мистера Бисона, однако, не произвел на гостя ни малейшего впечатления, и после небольшой паузы, во время которой ветер грохотал в дымоходе, словно комья глины - о крышку гроба, он продолжил:

- Вы находите, что это меня изматывает. Да, я чувствую, что жизнь последних двух лет была ошибкой, и эта ошибка сама себя исправляет. Вы видите, как. Могила? Нет, ее некому выкопать. Да и земля по-прежнему проморожена насквозь. Но все равно, ваш приход как нельзя кстати. Вы можете обо всем рассказать в долине Бентли, но это уже не важно. Ее было очень не просто отрезать. Они вплетают в волосы шелк. Хыр-р-р...

Мистер Бисон говорил с закрытыми глазами, говорил, как в бреду, а напоследок разразился храпом. Вдруг он глубоко вздохнул, с трудом разлепил веки, опять что-то пробормотал и снова захрапел. Вот что он сказал:

- Они украдут мой прах!

Старик, который так и не проронил ни единого слова, поднялся, не торопясь снял верхнюю одежду и остался во фланелевом белье, в котором худобой и угловатостью сделался похож на покойную синьорину Фесторази, ирландку, весившую пятьдесят шесть фунтов при росте в шесть футов. В свое время она в одной ночной рубашке демонстрировала себя жителям Сан-Франциско. Затем он лег, взял с полки пистолет и положил его под рукой - как того требовал местный обычай. Это был тот самый пистолет, за которым мистер Бисон, согласно его собственному рассказу, вернулся сюда два года назад.

Вскоре мистер Бисон проснулся и, увидев, что гость уже лег, последовал его примеру. Но сперва он подошел к длинной, заплетенной в косу пряди языческих волос и подергал, чтобы убедиться, что она держится прочно и надежно. Кровати, вернее сказать, простые топчаны, покрытые грязноватыми одеялами, стояли друг против друга у противоположных стен комнаты, небольшая квадратная крышка люка, в котором покоилось тело китайца, находилась как раз между ними. Крышка была утыкана гвоздями. В своей битве с потусторонними силами мистер Бисон не чурался и вполне материальных средств.

Огонь в очаге горел уже не так ярко, низкие голубоватые языки пламени нервно подергивались, отбрасывая на стены причудливые тени, то сливающиеся, то снова разбегающиеся. Тень от косицы угрюмо темнела в одиночестве под самой крышей в дальнем углу комнаты, как восклицательный знак. Пение сосен достигло теперь величественности победного гимна. Когда же оно на какие-то секунды обрывалось, наступала зловещая тишина.

Как раз в одну из таких пауз крышка люка начала приподниматься. Она поднималась медленно и неуклонно, вместе с ней медленно и неуклонно поднималась и обмотанная платком голова старика, не сводившего с нее глаз. Наконец, с грохотом, сотрясшим весь дом, крышка откинулась, неприглядно ощетинившись двойными рядами гвоздей. Мистер Бисон проснулся и, не поднимаясь, надавил пальцами на глаза. Он весь дрожал, было слышно, как клацают его зубы. Старик привстал на локти, его защитные очки горели, как лампы.

Вдруг ветер с ревом ринулся вниз по дымоходу, и комнату окутали тучи дыма и пепла, на мгновение все погрузилось во мглу. Когда дым рассеялся, стало видно, что на краю табуретки у очага сидит маленький смуглый человечек приятной наружности. Одет он был безукоризненно. С дружелюбной улыбкой он кивал старику. "Наверное, из СанФранциско", - подумал мистер Бисон, немного придя в себя и ощупью двигаясь к разгадке загадочных происшествий этой ночи.

Но вот на сцене появился новый актер. Из квадратной черной дыры в полу показалась голова усопшего китайца. Его узкие раскосые глаза были прикованы к косице. В остановившемся мутном взоре читались тоска и вожделение. Мистер Бисон застонал и снова закрыл лицо руками. В комнате запахло опиумом. Призрак в стеганом синем кителе, покрытом могильной плесенью, продолжал медленно подниматься, словно подталкиваемый снизу слабой спиральной пружиной. Когда его колени поравнялись с полом, он вдруг стремительно дернулся вверх, безмолвный, как язычок пламени, и схватился обеими руками за косицу. Подтянувшись, он вцепился в нее безобразными желтыми зубами. Отвратительно гримасничая, он раскачивался из стороны в сторону, стараясь оторвать свою собственность от балки, не издавая при этом ни звука. Больше всего он напоминал гальванизированный труп. Контраст между его сверхчеловеческой ловкостью и молчанием был ужасен.

Мистер Бисон съежился на своем топчане. Маленький смуглый джентльмен нетерпеливо отбивал такт носком ботинка, то и дело поглядывая на массивные золотые часы. Старик сел и взял в руку пистолет.

Бах!

Словно тело, срезанное с виселицы, китаец с косицей в зубах полетел под пол. Крышка люка поднялась и с грохотом легла на прежнее место. Смуглый человечек из СанФранциско спрыгнул с табуретки, взмахнул шляпой, ловко поймав что-то в воздухе, - так мальчик ловит на лету бабочку, - и исчез в дымоходе, как будто его затянула туда неведомая сила.

Откуда-то из внешней тьмы через открытую дверь долетел далекий крик, протяжный и захлебывающийся, точно там душили ребенка или враг рода человеческого уносил чью-то погибшую душу. А может быть, это выл койот.

В начале весны отряд старателей на пути к новым приискам проходил через ущелье. В одной из брошенных хижин обнаружили труп Хайрема Бисона. Он лежал на топчане. В сердце застряла пуля. Очевидно, стреляли от противоположной стены; пуля угодила в сучок на одной из дубовых балок под крышей (там осталась голубоватая вмятина) и рикошетом - в грудь своей жертвы. На той же балке заметили что-то вроде куска веревки из конского волоса. Уцелела лишь малая часть у самого основания, остальное было, очевидно, срезано пулей. Больше ничего примечательного найдено не было, кроме разве что вороха ветхой одежды. Заслуживающие всяческого доверия свидетели, опознав отдельные вещи, заявили, что в них были похоронены некоторые местные жители, скончавшиеся несколько лет назад. Как такое может быть - понять нелегко, если, конечно, сама Смерть не воспользовалась этой одеждой в качестве маскировки, что, согласимся, практически невероятно.

КУВШИН СИРОПА

Это повествование начинается со дня смерти главного героя. Сайлас Димер скончался шестнадцатого июля 1863 года, а его бренные останки предали земле двумя днями позже. И, поскольку в поселке его знали абсолютно все, то похороны, по словам местной газеты, "привлекли широкое внимание". По обычаю того времени, гроб стоял открытым у разверстой могилы, а друзья и соседи шествовали мимо, чтобы бросить последний взгляд на лицо покойного. И затем на глазах у всех тело Сайласа Димера предали земле. У некоторых взор затуманился, но в целом можно отметить, что все формальности по части почтения и внимания к усопшим были соблюдены. Сайлас был мертвее мертвого, и никто бы не смог указать на какую-либо оплошность в соблюдении ритуала, которая оправдала бы восстание его из гроба. Тем не менее, если свидетельские показания чего-нибудь стоят (а ведь именно благодаря им удалось искоренить ведьмовство в Салеме), он восстал.

Забыл сказать, что смерть и похороны Сайласа Димера имели место в городке Хиллбрук, где он и жил последние тридцать лет. Он был "коммерсантом" - так называют лавочников на Юге нашей свободной страны, то есть держал мелочной магазинчик, где продавал всякую всячину, которой обычно и торгуют в подобных заведениях. В честности его, насколько известно, никто никогда не сомневался, и он пользовался всеобщим уважением. Если уж очень придираться, то упрекнуть его можно было разве что за излишнюю преданность делам. Впрочем, это ему в вину не ставилось. Хотя другим за тот же грех доставалось изрядно.

Дело, которому с таким пылом отдавался Сайлас Димер, было его собственным - вот и вся разница.

На похоронах никто не смог припомнить ни единого дня, кроме воскресений, когда бы его не видели в лавке, - и так все двадцать пять лет со дня ее открытия. У него было несокрушимое здоровье, и он знать ничего не желал, кроме своего прилавка, - никакой силой нельзя было Сайласа от прилавка оторвать. Говорили, что когда его однажды вызвали в окружной суд как свидетеля по важному делу, а он не явился, адвокат имел наглость ходатайствовать о том, чтобы Сайласу вынесли порицание. Суд выразил адвокату свое "изумление" по этому поводу. Изумление суда - не совсем то чувство, которое жаждут вызвать адвокаты. Ходатайство быстро отозвали. Было достигнуто соглашение с противной стороной по вопросу о том, что сказал бы Сайлас Димер, присутствуй он на суде, и эти гипотетические показания противная сторона сумела истолковать в свою пользу.