Читать интересную книгу Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Вполне возможно, что подобное утверждение никого и не оскорбит, — многие сделают вид, что его вообще не существует, — но вряд ли русские или чехи согласятся с приведенной формулой. В тускловатом свете этого высказывания весьма выпукло и бесспорно выглядит нижеследующий фрагмент из книги Казимира Валишевского «Иван Грозный», писанной, между прочим, на французском. Я мог бы мысли франко-польского ученого поместить в изложении, но современный роман допускает обширные цитации, если они не нарушают художественной ткани и не уродуют текст. Кинематографисты часто прибегают к монтажу документальных кадров. Впрочем, прием этот не чужд и литературе.

«В свой век Иван имел пример и подражателей в двадцати европейских государствах. Нравы его эпохи оправдывали его систему», — утверждает не без серьезных оснований Казимир Валишевский.

Пусть читатель моего романа сам сделает вывод о справедливости сих слов. Я присоединяюсь отчасти к ним.

«Посмотрите на Италию, — продолжает франко-польский исторический мыслитель. — Прочтите Бурхарда, хладнокровно писавшего свои протокольные заметки в среде Александра VI и семьи Борджиа».

Все великое в мире связано между собой, тесно переплетается и существует неразрывно. Римский Папа испанского происхождения, в миру носивший имя Родриго Борджиа, расправлялся с противниками, прибегая к яду и кинжалу. За три года до наступления XVI века он отлучил от церкви Джироламо Савонаролу, настоятеля доминиканского монастыря во Флоренции, который после бегства Медичи способствовал установлению республиканской формы правления. Приорат Флоренции с благословения Александра VI приговорил тираноборца и противника папского престола к смерти. А ведь Михаил Триволис, именуемый в Московии Максимом Греком, уроженец Албании, считал себя учеником и последователем Савонаролы. Дивный проповедник, идеально честный человек и беспристрастный правдолюбец оказал решительное воздействие на духовный мир Максима Грека, который выступал по религиозным соображениям против брака Василия III Иоанновича с княгиней Еленой Глинской — матерью Иоанна IV Васильевича. С 1525 года он находился в заточении и лишь в 1553 году, за несколько лет до кончины, был переведен в Троице-Сергиеву обитель, где и погребен. Несомненно огромное влияние Максима Грека на князя Андрея Курбского. Он пытался заронить Божью искру и в сердце Иоанна, набрасывая перед ним величавый образ царя, который должен представлять собой образ Божий на земле.

— Истинным царем и самодержцем почитай того, благоверный царь, кто заботится правдою и благозаконием устроять дела подвластных и владычествовать над бессловесными страстями и похотями своей души! — сверкая не выцвевшими от времени оливковыми глазами, пламенно восклицал старец.

Есть ли основания сомневаться, что это утверждал устно и писал в послании к государю ученик Савонаролы? А что он говорил Иоанну в Троицком монастыре перед поездкой на Белоозеро? Только ли пытался отвратить от поездки? Тень Савонаролы стояла в келье за великим мучеником и ученым.

Да, все великое связано между собой. Россия — великая страна, и ничего нет удивительного, что свободолюбивый дух доминиканского монаха напомнил о себе, когда Максим Грек увещевал юного и не терпящего возражений государя:

— Если не послушаешься меня, по Боге тебе советующего, забудешь кровь мучеников, избитых погаными за христианство, презришь слезы сирот и вдовиц и поедешь с упрямством, то знай, что сын твой умрет по дороге!

И пророчество Максима Грека, как мы помним, сбылось.

Я пошел вглубь и вскрыл то, что стояло за строкой Казимира Валишевского. Таким образом, вовсе не напрасно он отсылал нас к эпохе Родриго Борджиа. И сравнение его носит серьезный и не поверхностный характер, хотя, вероятно, франко-польский историк и не смотрел так далеко.

II

«Прочтите иронически-снисходительные донесения венецианского посланника Джустиньяни или циничные мемуары Челлини», — советует Казимир Валишевский.

Крупнейший скульптор Возрождения вовсе не чурался насилия, и от него не услышишь осуждения тирании. Наоборот, автору великолепной статуи «Персей» тираны по вкусу. Благодаря им мастер имел работу, оплаченную по достоинству.

«Перенеситесь в Феррару, — предлагает Казимир Валишевский, — к наиболее цивилизованному двору всего полуострова. Там вы увидите кардинала Ипполита д'Эсте, соперничающего в любви со своим братом Джулио и приказывающего вырвать ему глаза в своем присутствии».

Мы возвратимся к этому эпизоду, когда Иоанн будет решать судьбу двоюродного брата князя Владимира Андреевича Сгарицкого.

«Посмотрите протоколы giustizie[4] того времени. Ужасы Красной площади покажутся вам превзойденными», — делает весьма важное замечание чужеземец.

Не странно ли, что об исторических преувеличениях заговорили впервые европейцы?

«Повешенные и сожженные люди, обрубки рук и ног, раздавленных между блоками… Все это происходило средь бела дня, и никого это не удивляло, не поражало», — справедливо подчеркивает Казимир Валишевский.

К этому штриху стоит вернуться при оценке донесений Малюты Скуратова и вообще при упоминании о знаменитом синодике опальных, численность которых не идет ни в какое сравнение с численностью людей, погибших в странах, бахваляющихся уровнем цивилизованности и высокой религиозной моралью.

«Перенеситесь в противоположную сторону материка — в Швецию, — советует объективно настроенный автор книги. — Там вы увидите Эрика XIV с его Малютой Скуратовым, любимцем Персоном, выходящими из знаменитой кровавой бани 1520 года, когда девяносто четыре епископа, сенатора и патриция были казнены в Стокгольме».

Ах, Швеция! В один присест и Иоанну с Малютой не удавалось отправить на тот свет такое количество знатных людей.

Судьба стокгольмского Малюты Скуратова примечательна. Персон причинил много зла. По приказу нового короля его вешают, но душат не сразу, сперва дробят руки и ноги и, в конце концов, пронзают грудь ножом. Чем руководствовался Персон в своей деятельности? Обманывал ли он себя мыслью, что служит Швеции и шведскому народу?

«Не забывайте и о Нидерландах, — призывает нас Казимир Валишевский. — Хотя погром Льежа… произошел столетием раньше, но он все-таки мог быть уроком для Ивана».

Не потому ли Дворец князей-епископов ныне называют Дворцом юстиции?

«Он мог даже на таком расстоянии вдохновиться примерами Хагенбаха, правителя Эльзаса, действовавшего в духе системы Карла Смелого, герцога Бургундии, который погиб в битве при Нанси, подняв мятеж против Людовика XI. Правитель возглавлял коалицию феодальной знати под любопытным названием «Лига общественного блага». А между тем Людовик XI был вовсе не плохим королем. Он развивал ремесла и торговлю, старался упорядочить государственный аппарат и расширить собственный домен, присоединив Анжу, например, и Пикардию, что отвечало экономическим интересам народа…

Быть может, царю рассказывали о знаменитом празднике, на котором приглашенные мужчины должны были узнать своих жен, раздетых донага и с лицами, закрытыми вуалью. Тех, кто ошибался, сбрасывали с лестницы вниз», — продолжает безжалостные, но справедливые по отношению к европейцам воспоминания Казимир Валишевский.

Возникает довольно обоснованное и четкое ощущение, что многие эпизоды, на которых предстоит остановиться и которые корнями уходят в иностранные источники и отчего-то не вызывают ни у кого сомнений, связаны с упомянутым случаем, и недаром Казимир Валишевский употребляет слово «рассказывали». Так ли был похабно и бессмысленно жесток с женщинами русский царь, веру христианскую которого никто не оспоривал?

III

Но пойдем дальше. «Можно напомнить капитуляцию Монса, условия которой были нарушены в 1572 году наместником Альбы Нуаркармом», — замечает польско-французский историк.

Альварес де Толедо Фернандо Альба, правитель Нидерландов, удачливый полководец и покоритель Португалии, современник Иоанна, известный своей жестокостью, граничащей с садизмом, знатный герцог и религиозный фанатик, был куда более изощренным изувером, чем северный сосед. Одиннадцать месяцев доблестные войска испанского короля с благословения Альбы предавались в городе кровавым эксцессам.

«Можно напомнить, — прибавляет Казимир Валишевский, — о двадцати тысячах граждан Гарлема, переколотых в следующем году герцогом, в то время, как Филипп II[5] — в официальном письме предлагал награду за убийство Вильгельма Оранского».

Герцог учредил в Нидерландах Совет по делам о мятежах, прозванный «кровавым советом», и за пять лет отправил на костер и эшафот более восьми тысяч несчастных еретиков. И если Казимир Валишевский не прошел мимо деяний Альбы, то почему не сослаться на отрывок из вечной книги Шарля де Костера «Тиль Уленшпигель», где изображены нравы при дворе Филиппа II: «Инквизиция осудила в это время одного фламандского скульптора, католика по вере: какой-то монах, заказав ему вырезать из дерева изваяние Божьей матери, не уплатил ему, сколько было условлено; тогда художник исковеркал резцом лицо статуи, ибо, сказал он, лучше уничтожить свою работу, чем отдать ее за позорную цену.