амнистия», потому что по улицам тянутся сотни еврейских женщин с детьми.
В этой, кажущейся бесконечной, толпе идет Фаничка, держа, как всегда, крепко за руку Янкале. Так уж случилось, что именно сегодня, 3 ноября 1941 года, в тот самый день, когда Янкале исполнилось 11 лет, им представилась возможность вернуться домой – в старый дом Мордехая, на Прохоровскую, 11.
Нет, конечно, они и представления не имели, что ждет их дома. Не знали, что все еврейские квартиры уже разграблены. Не знали, что и у них уже ничего из мебели и домашней утвари не осталось.
ИЗ ДНЕВНИКА АДРИАНА ОРЖЕХОВСКОГО
«4 ноября 1941 г. Сегодня утром нас разбудили и сказали, что соседка К. сошла с ума. Она не могла перенести ужаса, пережитого в тюрьме, а тут дома, в довершение ко всему, она застала разграбленную целиком свою квартиру…»
Вы, наверное, помните, как неделю назад, 25 октября 1941-го, проведя ночь на Дальнике, где были расстреляны, сожжены и взорваны более 25 тысяч евреев, мать и сын вместе с колонной оставшихся в живых евреев вышли из ворот кладбища.
Вы, наверное, помните, как они сумели выбраться из этой, обреченной на смерть, колонны и пошли обратно в Одессу, в Еврейскую больницу.
Вся их маленькая семья снова устроилась в бомбоубежище на территории больницы, где они до прихода румын укрывались от бомбежки. Это малопригодное для жилья место казалось им теперь надежным убежищем.
Но это только казалось. Прошла неделя, и к ним неожиданно заявилась жена профессора Кобозева и потребовала освободить помещение. Больница, мол, нуждается в бомбоубежище – возможны бомбежки русских.
И вообще. Вы меня понимаете…
Да, они понимали.
Фаничка пыталась, конечно, упрашивать Кобозеву, но добилась только разрешения оставить здесь снова мать и сестру – и снова только на несколько дней. Самой же ей вместе с Янкале нужно было уходить.
А куда? Хотелось бы домой, на Прохоровскую.
Но несколько дней назад она уже проверяла эту возможность – пошла домой, надеясь взять оставшуюся там одежду.
Но это едва не окончилось трагедией.
Зайдя во двор, она столкнулась с Прокошей Юрченко, тем самым дворником, который до революции служил у ее отца. И он, всегда такой предупредительный, на этот раз и не подумал сдергивать с головы картуз и вместо обычного: «Дэнь добри, барышня Бошняк!» — закричал: «Геть выдсэля, жидовская морда! Щас полицая позову!»
И Фаничка, стыдно сказать, убежала.
Убежала из своего собственного дома.
Так что путь на Прохоровскую был им закрыт.
Но та же Кобозева рассказала, что здесь неподалеку, на Костецкой, некая женщина держит гостиницу и за очень умеренную плату сдает на ночь кровати.
Мать и сын пошли на Костецкую.
Поднялись по чугунной лестнице на деревянную галерею и вошли в гостиницу.
Вся эта так называемая «гостиница» представляла собой несколько небольших смежных комнат, запруженных евреями.
Счастливчикам достались кровати и стулья, а остальные расположились на полу.
Толстая неопрятная женщина, видимо, хозяйка, получив деньги за ночлег, указала им место в углу на полу, потребовав от занявшей этот угол семьи потесниться.
Керосиновая лампа с закопченным стеклом едва освещала эту убогую комнату, наполненную дыханием спящих измученных людей. Янкале с грустью вспомнил, что сегодня день его рождения и что бабушка Слува всегда в этот день пекла сладкий штрудель с орехами и изюмом. Безуспешно пытаясь «восстановить» во рту вкус любимого штруделя, он задремал.
Но спал, как видно, не долго.
Разбудили его странные звуки: крики, хлопки – выстрелы, что ли?
Открыв глаза, он увидел тени мужчин, одетых в румынскую форму. Они вырывали что-то из рук людей, сопровождая эти действия ударами и дикой бранью.
Тут нужно сказать несколько слов о происходящем.
Ноябрь 1941-го выдался в Одессе морозным. Голод, разруха, отсутствие электричества и фактическое безвластие служили прекрасной почвой для расцвета преступности. Румынские солдаты да и местные темные элементы, переодевшиеся в румынскую форму, по наводке дворников врывались в квартиры, где прятались евреи, и устраивали погром.
Именно такой погром и происходил в ту ночь на Костецкой.
И даже вполне возможно, что «заказчицей» была сама хозяйка «гостиницы».
Погром продолжался не менее часа. Но вот наконец, собрав награбленное, погромщики ушли.
Избитые евреи заснули только под утро. Разбудила их хозяйка. Она торопилась избавиться от этих, теперь безденежных «гостей»: «Выметайтесь усе и по-быстрому! Домой маршируйте, домой. Балакають, вам, жидам, амнистия вышла!»
Услышав об «амнистии», евреи действительно мгновенно «вымелись» и разбрелись по домам.
Фаничка вместе с Янкале тоже пошли домой – на Прохоровскую.
От Янкале: Погром в «гостинице»
Одесса, 3 ноября 1941 г., понедельник «Гостиница» на Костецкой 18 дней и ночей под страхом смерти
Бомбежки уже давно нет, но мы почему-то все еще живем в бомбоубежище.
Стараемся никому не попадаться на глаза.
Но вчера к нам вдруг пришла Марья Михайловна и сказала маме, что всех, кто находится в больнице, теперь проверяют, и если нас найдут, то у них будут «неприятности».
Сказала, что нам нужно уходить.
Мама, конечно, стала ее упрашивать, и упросила оставить здесь бабушку и тетю Цилю, и даже поклялась ей, что скоро их заберет.
Мы с мамой ушли на Костецкую. Там, на Костецкой, кажется, в том самом доме, куда я когда-то ходил покупать молоко, была квартира, где за плату можно было переночевать.
Ну, пришли мы в тот дом, постучали в ворота, поднялись на второй этаж и вошли в квартиру. Там было полно народу. Все сидели и лежали, где попало, мы тоже устроились в углу на полу.
Стало темнеть. На стол поставили керосиновую лампу с поломанным черным стеклом. Я смотрел и смотрел на это стекло и заснул.
Разбудил меня странный шум. Кто-то, кажется, тарабанил в ворота. Кто-то кричал: «Полиция! Полиция! Тушите свет!» Кто-то задул лампу.
Я плохо помню, что было дальше. Кажется, в темноте я потерял маму. Со страху выскочил из комнаты на балкон и присел у стены. Хотел спрятаться, но было поздно. Какие-то люди в румынской форме осветили меня фонариком. Схватили и втолкнули обратно в комнату.
Стали бить кулаком по лицу и выворачивать карманы.
«Деньги! Золото! – кричали по-русски. – Где мать твоя спрятала золото?»
Тут ко мне подбежала мама: «Не трогайте его! Не трогайте! У нас ничего нет!» Ее ударили чем-то острым, порвали плащ, вырвали сумку.
Когда всё у всех отобрали, собрались уходить и еще прокричали нам на прощанье: «Чтоб к завтрему ни одного жида здесь не было! Кого найдем – расстреляем!»
Мы остались до завтра.
А завтра, то есть, на самом