поражен.
Тюремный замок всегда поражал всех – тюремщиков и арестантов, взрослых и детей. Да, и детей…
И тем более удивительно нам читать в иных «супер-научных» монографиях и воспоминаниях бывших узников описания нашего Тюремного замка, состоящего, дескать, из каких-то отдельных корпусов, связанных какими-то переходами…
Уважаемые историки и не менее уважаемые бывшие узники, кто хоть раз побывал за стенами Тюремного замка, запомнил его на всю оставшуюся жизнь. И если даже попытается забыть, тюрьма к нему вернется.
Вернется так, как возвращается к Ролли.
Тюрьма возвращается. Тюрьма всегда возвращается…
Но вот и Тюремный замок.
Алексяну вышел из машины и вошел в Тюрьму.
Высокий откормленный 44-летний мужчина в черном дорогом пальто с каракулевым воротником, в черном котелке на лысеющей голове прошел по серым гранитным плиткам двора, краем глаза отметил потеки крови на расстрельной стене и вдруг… остановился.
Остановился в проеме раскрытых дверей на «Круг».
Остановился и оцепенел.
Оцепенел от нахлынувшего на него мерзкого смрада.
Оцепенел от захлестнувшего его страшного воя.
Оцепенел от месива человеческих тел, в котором угадывались и детские маленькие тельца. Эти маленькие особенно взбесили губернатора.
Ну, Никулеску, – «Футус мама луй!»
Набить жидовскими ублюдками тюрьму???
Нужно сказать, что Алексяну напрасно гневался на Никулеску.
Никулеску действовал по инструкции.
Подполковник Никулеску-Кока всегда действовал по инструкциям и согласно приказам. Мы помним, как он выполнил все ордонансы «Красной Собаки» – до последней буквы – «AD LITTERAM!».
Вот и касательно тюрьмы он действовал по инструкции № 14420 от 18 октября 1941 г., требующей «эвакуировать в городскую тюрьму всех евреев Одессы, независимо от пола и возраста…»
«Независимо от возраста» – значит, включая детей.
Инструкция была выпущена военным командованием Одессы – «Гурун» и основана на приказе вышестоящей инстанции – «Вранча», расположенной в Тигине.
Но Алексяну в данный момент не интересовали инструкции.
Гнев его касался другого.
Как и докладывал ему Никулеску, жиды действительно были заперты в тюрьме.
Тюремный замок был «забит». Но кем?
Разве это те «вооруженные и разоруженные», о которых шла речь?
Тюремный замок был забит бабами и жидовскими ублюдками!
«Почему здесь так много баб? – рычал губернатор. – Где мужчины? Где разоруженные жиды?»
Как он сможет объяснить все это безобразие Маршалу?
Алексяну повернулся на каблуках, и слова его прозвучали угрожающе: «Немедленно разгрузить тюрьму. Выбросить всю эту мразь. Изловить мужчин. Всех до одного. Разоружить и запереть здесь в тюрьме.
Вы слышите – за-пе-реть! Всех до од-но-го! Это приказ Маршала».
К машине Алексяну почти бежал, скользя по омытым дождем дворовым плиткам.
За ним трусила перепуганная свита.
Ролли в тот день не видела губернатора. Когда перед ним открылись железные двери на «Круг», она и Изя оказались, на счастье, прикрыты этими дверьми.
А вот Тасю приход Алексяну застал на «Круге» – она была человеком общительным, и даже здесь, в Тюремном замке, находила знакомых. Тася, конечно, сразу обратила внимание на человека, так неожиданно возникшего в светлом проеме дверей. Она, естественно, не знала, что этот человек губернатор Транснистрии. Да и о том, что такая, проклятая Богом земля существует, не знала.
Но Алексяну запомнила…
Запомнила его дорогое пальто с каракулевым воротником, запомнила черный котелок на голове и весь его сытый холеный вид, так разительно отличавшийся от всех, кто окружал ее в эти дни. Запомнила и несколько брошенных им румынских слов, оказавшихся на поверку площадным матом.
Тася запомнила Алексяну на всю свою дальнейшую жизнь и после войны часто рассказывала друзьям о странном, на ее взгляд, визите губернатора.
Тени прошлого
Алексяну вернулся в машину. Теперь, когда приказ Антонеску был выполнен, он решился проехать по улицам этого города, о котором так много было говорено в Бухаресте. Он поедет в головной машине – обложенный матом Никулеску немного задержится в тюрьме.
И кортеж, теперь уже медленнее, двинулся в обратный путь – по Люстдорфской дороге, мимо кладбищ и трамвайного депо, до Куликового поля и на Пушкинскую. Здесь, на Пушкинской, ждала Алексяну наконец Ее Величество Одесса.
Дождь прекратился, а ветер, подувший с моря, разогнал сизые тучи, и в просвет между ними выглянуло солнце.
Выглянуло и… осветило город.
Да, конечно, разрушенный, растерзанный…
Да, конечно, заваленный обломками, битым стеклом, мешками с песком. Да, конечно, плененный.
И все же, несмотря ни на что, необыкновенный. Несмотря ни на что, прекрасный. Прекрасный, даже в глазах врага.
Алексяну опустил стекло и стал с любопытством осматривать «свою столицу»: голые ветки платанов, с которых осенний ветер еще не успел сорвать мохнатые орешки, причудливые венецианские окна Биржи, кариатиды у входа в гостиницу «Бристоль».
А кортеж уже въезжает на Думскую площадь и сворачивает на Николаевский бульвар.
Трудно сказать, что знал Алексяну об Одессе. Но он, доктор юриспруденции, был, несомненно, образованным человеком и наверняка не только слышал об этом городе, но и читал о нем. Теперь он видит его воочию.
Разглядывает по-хозяйски любимые нами с детства «изюминки» Одессы, словно присваивая их.
Вот здание Думы, украшенное статуями Меркурия и Цереры. Здесь Ролли училась когда-то кататься на маленьком двухколесном велосипедике. Вот курчавый наш Пушкин, так сильно смахивающий на еврея.
А вот и наш добрый старый Дюк, к которому с воплями радости мчался Янкале, когда заканчивались наконец ненавистные уроки скрипки в новом здании школы Столярского на Сабанеевом мосту.
Возле памятника Дюку Алексяну вышел из машины и долго стоял у истоков розово-серого гранитного водопада Бульварной лестницы.
Здесь тишина. И лестница в листве
Спускается к вечернему покою…
И строго все: и звезды в синеве,
И черный Дюк с простертою рукою.
Юрий Олеша, «Бульвар». 1917
О чем думал он, «новый хозяин» Одессы, стоя здесь, у Дюка?
О чем думал бронзовый Дюк, видя перед собой одного из тех, кто превратил его Одессу в «Город Антонеску»?
Но времени мало – день уже стал клониться к вечеру, и кортеж двинулся дальше. Вдоль бульвара. Мимо дворцов Маразли, Родоканаки, Эфруси, к завершающему аккорду Николаевского бульвара – Воронцовскому дворцу, ампирному шедевру Фрациско Боффо.
Более 100 лет назад этот дворец принадлежал одному из знатнейших вельмож России – Новороссийскому губернатору, графу Михайлу Воронцову.
Воронцов был третьим значимым «устроителем» Одессы – после дона Хосе де Рибаса и Дюка де Ришелье. О первых двух мы уже рассказывали, теперь поговорим немного о Воронцове.
Наш город многим обязан этому человеку[37].
Время правления Воронцова называют «золотым веком Одессы».
Как и его великие предшественники, всю свою жизнь Воронцов отдавал городу, тратя на его благоустройство даже собственные средства. Он