Читать интересную книгу Расцвет и упадок государства - Мартин ван Кревельд

Еще одной сферой, в которой нашел отражение сдвиг от личной войны, ведущейся правителем, к безличной войне, ведущейся от имени государства, стало изменение отношения к военнопленным. Раньше они рассматривались как частная собственность того, кто взял их в плен, и чтобы освободиться из плена, они должны были заплатить за себя выкуп. Пока это не было сделано, новые хозяева пленных могли их обменивать, продавать или каким-либо другим способом зарабатывать на них, поэтому часто возникали споры по поводу того, кто кого взял в плен. Однако всему этому был положен конец после того, как была создана постоянная армия, а военная мощь сосредоточилась в руках правителя. После войны за испанское наследство пленные были изъяты из рук частных лиц. О сумме выкупа теперь договаривались не пленные и те, кто их захватил, а воюющее государство со своим противником на основании принятого прейскуранта: столько-то за рядового, за капитана и т.д. вплоть до marechal de France[380][381]. После Семилетней войны уплата выкупов тоже была отменена. Из товара на продажу пленные превратились в гостей государства-противника, но кроме офицеров, которые сами могли позаботиться о собственном обустройстве (захваченных членов командования противной стороны освобождали в обмен на их обещание не принимать участия в военных действиях), мало кто чувствовал себя уютно на новом месте.

Превращение личных войн в безличные привело также к появлению новой правовой категории ― раненых. Конечно, война и раньше приводила к увечьям, но прежде раненые не имели никаких особых прав; они просто покидали поле боя, довольные тем, что остались живы. Еще во времена Гуго Гроция, т.е. в первые десятилетия XVII в. вопрос о даровании пощады побежденному предоставлялся на полное усмотрение победителя. Однако эволюция в направлении регулярной армии, происходившая в конце XVII в., привела к появлению идеи о том, что воины с обеих сторон являются не преступниками, преследующими какие-то низкие цели, а просто людьми, выполняющими свой долг перед своим сувереном или государством. И если такие люди оказались выведены из строя, то нет никакого смысла в том, чтобы наказывать их дополнительно ― и действительно, в XVIII в. специалисты по международному праву сочли эту мысль нелепой. Поэтому стало относительно легко достичь соглашений ― сначала двусторонних, а затем и многосторонних ― предусматривавших неприкосновенность раненых во время последующих военных действий при условии,что они прекратили сражаться, а также медицинскую помощь и даже предоставление специальных убежищ, где они не могли быть подвергнуты нападению, иначе говоря, им предоставлялась наилучшая при имевшихся обстоятельствах защита[382].

С 1660 г. отношение к военнослужащим как слугам государства также начало сказываться на том, как чтилась память о войне и как она увековечивалась в памятниках[383]. Со времен египетских фараонов до эпохи Контрреформации злорадное торжество представляло собой одну из наград за победу. Так, например, уже известный нам Тиглатпаласар III хвастался, что сажал своих врагов на кол и отрубал им руки[384]. Скульпторы того времени часто изображали огромное количество сраженных врагов или издевательства над пленными. Тот же Тиглатпаласар III, его предки и потомки заказывали рельефы с изображением захвата ими городов по всему Ближнему Востоку, и эти произведения украшали дворцы Ниневии и других городов. Такие обычаи существовали не только на «варварском» Востоке. На рельефе колонны Траяна, одного из самых гуманных римских императоров, которая находится на форуме, носящем его имя, при желании можно разглядеть, как обезглавливают пленных из Дакии.

Однако во второй половине XVII в. такое проявление радости одних от страданий других стало считаться дурным тоном. Памятники победе или полководцу по-прежнему возводились, как, например, Бранденбургские ворота в Берлине и колонна Нельсона на Трафальгарской площади в Лондоне. Но теперь на них редко изображался терпящий поражение противник и, тем более, пытки, издевательства и казни. Все это, безусловно, имело место но время и европейских, и уж тем более колониальных войн ― например, во время Второй мировой войны солдаты американских поиск в Тихом океане иногда в качестве трофеев отрезали у японцев уши[385]. Но даже в нацистской Германии принимались специальные меры, чтобы скрыть зверства от взора публики, а если этого не удавалось сделать, то объяснить жестокость либо военной необходимостью, либо свалить вину на противника, который первым нарушил правила.

Поскольку многие главы государств перестали лично командовать войсками, возникло современное различение между правительством, которое «ведет» войну на высшем военно-политическом уровне, и вооруженными силами, которые сражаются и погибают. К середине XVTII в. личную собственность правителей можно было легко отличить от государственной собственности. Следовательно, она стала священной, поэтому, когда во время Семилетней войны Фридрих II в порыве гнева захотел разрушить замок одного из своих австрийских противников, он столкнулся с сопротивлением со стороны своих собственных генералов[386]. О том, что война переставала быть делом личным, также свидетельствовало то, что воюющие друг с другом монархи теперь обращались друг к другу не иначе, как monsier топ frere* и обменивались изысканными комплиментами. Дело весьма далеко ушло от тех далеких дней, когда, например, Франциск 1иГенрих VIII, готовясь к встрече на Поле Золотого Руна, должны были появиться в сопровождении заранее оговоренного количества вооруженных слуг из опасения быть похищенными или убитыми.

Одновременно с происходившим разделением между правительством и вооруженными силами, введением военной формы создавалась и еще одна сторона «троицы» ― гражданское население, которое было отстранено от ведения войны. Целью введения военной формы, ведущей свое происхождение от давно существовавшей ливреи слуг королей и прочей знати, не было установление различия между воюющими сторонами. На самом деле, после отказа от рыцарских доспехов и сосредоточения военных дел в руках государства целью военной формы было различение тех, кто имел право сражаться от имени государства, и тех, кто такого права не имел. С 1660 г. стала нормой униформа, сильно отличавшаяся и от роскошных костюмов высших классов, и от более скромной одежды горожан. Военная форма никогда не играла чисто утилитарную роль и со временем она становилась все более изысканной, поскольку правители соперничали друг с другом в отношении того, кто сможет облачить своих солдат наиболее впечатляющим образом. Военная одежда достигла пика великолепия в период 1790―1830 гг. Позднее из-за развития скорострельного оружия униформа постепенно становилась все менее пышной, но четкое внешнее отличие гражданского населения от военного ― один из краеугольных камней современного государства ― осталось и должно было сохраняться любой ценой.

Впрочем, костюм был далеко не единственным отличительным признаком военных. Раньше вооруженные силы, за исключением тех, которые отвечали за безопасность правящих особ и поэтому, разумеется, постоянно жили в замке, дворце или неподалеку от них, требовались лишь на время войны. Теперь, когда армия стала постоянной, солдатам необходимо было где-то жить, что привело к тому, что в одной стране за другой стали возводиться казармы. В казармах, где им приходилось жить в тесном соседстве друг с другом, солдаты и их командиры, срок службы которых подчас измерялся десятилетиями, начали создавать свою собственную культуру. Прошли те времена, когда воины представляли собой общество как таковое, как это было в Средние века, в прошлом осталось и то время, когда они считались изгоями общества, как это было на протяжении почти всего XVI и в начале XVII в. Профессиональные же армии XVIII в. и в значительной степени ее преемники вплоть до сегодняшнего дня представляли собой автономные социальные группы, которые во многих отношениях стояли в стороне от «гражданского» общества и, разумеется, считали себя выше его[387]. В этот период развились отдельный свод военных законов, военные традиции, такие как салют и офицерская дуэль, и даже особая манера поведения. Поэтому, например, сегодня американским офицерам, как представителям государства, запрещаются такие «женоподобные» формы поведения, как ношение зонтика или катание детской коляски. Вскоре чувство солидарности, возникшее изначально внутри каждой страны, распространилось за их пределы, и солдатская служба (от нем. soldat, т.е. тот, кто получает Sold, жалование) стала профессией со множеством международных связей.

На протяжении всего XVIII (и XIX) в. усиливающееся разделение между вооруженными силами и обществом проявило себя в двух противоположных тенденциях. С одной стороны, армии все больше принимали на себя те задачи, которые раньше выполняло для нее гражданское население на основе контрактации, такие как строительство, снабжение, администрирование, оказание медицинских и даже духовных услуг ― все это все в большей степени брали на себя люди в униформе, подчиняющиеся военной дисциплине. С другой стороны, развивающийся свод международного права (так называемого «права народов»), как правило, запрещал людям, не носящим форму, принимать участие в распрях правителей. Первоначальная идея состояла в том, чтобы запретить военным обеих сторон грабить мирных жителей или, точнее говоря, запретить им заниматься грабежом в своих интересах, не принося ничего армии, в которой они служат. С этой целью правители таких стран, как Франция, Священная Римская Империя и Пруссия, заключили ряд двусторонних соглашений. К середине XVIII в. это стало системой, даже философией, согласно которой ужасы войны не касались гражданского населения, если оно вело себя сдержанно и исправно платило правителям. Как сформулировал величайший юрист XVIII в. Эммерик Ваттель, война должна вестись исключительно суверенными правителями от имени своих государств. Вмешательство других лиц само по себе является правонарушением и заслуживает порицания и наказания[388].