— Тебе надо выспаться. У тебя есть снотворное?
— Я буду спать без снотворного. Со мной все в порядке. Ты не буди меня завтра, может, я поздно встану.
— Хорошо.
Павел вышел от нее с чувством, как будто оставил человека под обвалом, обломками после землетрясения. Он не мог представить, каким образом вытащить ее из-под развалин. Только время могло проделать эту работу, только время.
Утром Марианна возилась, как всегда, на кухне.
В доме было тихо. Стефан уехал в Ленинку, Зара — на репетицию. Со второго этажа не доносилось ни звука. Все было тихо, спокойно, но Марианну не покидало чувство, что даже здесь, на кухне, произошли какие-то перемены, которые пока не замечают ее глаза.
Время уже перевалило за полдень, когда Переверзев, дожидавшийся возвращения Марианны с сообщением о том, что Стася встала, не выдержал и пришел в дом.
Марианна мыла полы в гостиной.
— Не встала еще? — спросил он.
— Нет, спит.
— Что-то долго спит…
Марианна вдруг бросила тряпку.
— Мне почему-то кажется, что в доме никого нет, — шепотом сказала она.
В несколько прыжков Переверзев оказался на втором этаже.
— Стася!
На стук его никто не ответил.
Павел открыл дверь, прошел в коридор, стукнулся в Стасину комнату. В ответ — ни звука. Приоткрыв дверь, он увидел, что там никого нет. На кровати лежала записка: «Я уехала в Конаково».
С этой запиской Переверзев вернулся к Марианне.
И тут она поняла, что было не так…
Недаром на кухне ей казалось, что кто-то смотрит и смотрит на нее разверстым взглядом.
Марианна устремилась туда, обвела взглядом стену и всплеснула руками.
Старый кактус в углу полыхал яркими рубиновыми цветами.
Глава 33
Конаково
Стася выехала из дому до света и села в электричку, когда небо медленно, словно нехотя, просветлело, и помчалась в этих разбавленных зарею сумерках навстречу своей судьбе.
На душе у нее было так легко, словно снега, под которыми она была погребена этой зимой, наконец сошли с лица земли, и радость, переполнявшая ее в первые минуты путешествия, может согреть воздух и чудным образом вызвать листву на деревьях.
Ей действительно казалось, что к моменту завершения ее путешествия кругом зазеленеет, земля окутается прозрачным, салатовым маревом весны, и она, окрыленная давно забытым вдохновением, теперь не понимала, почему медлила столько тяжелых, невыносимых дней, почему сразу же после отъезда Чона не осуществила этот прорыв в весну.
К поездке ее подтолкнуло неожиданное появление Паши Переверзева.
С момента ухода Чона из дома слух у Стаси истончился до такой степени, что она слышала шорох падающего снега, поступь крадущейся к ней по снегу беды.
Измученная бессонницей, она эти два месяца засыпала ненадолго среди дня или ночи, просыпаясь от незнакомых звуков в таком тесном ужасе, будто ее заживо похоронили.
Ни голоса Марианны, Зары и Стефана, ни привычный лай Терры не будили ее. Она вскакивала от скрипа какой-то дальней калитки, визга тормозов машины на Старом шоссе или жестяного позвякивания веток в парке.
Стася пыталась дотянуться слухом до тех отдаленных пространств, которых невозможно достигнуть зрением.
Она была готова пожертвовать своим разумом и отдаться галлюцинации, лишь бы та донесла до нее голос Чона или звук его шагов.
В эти мучительные дни Стася поняла, что на самом деле означают слова «равнодушная природа».
Природа никогда до этих пор не была к ней равнодушна. Они действовали заодно. Стася умела видеть ее красоту в чем угодно: в талом мартовском снеге на дорожке, ведущей к дому, в мерцающих вечерней голубизной сосульках, в величавом перелете дятла с ветки на ветку.
Но с того дня, как Чон ушел из дома, она почувствовала, что вся красота природы косяком, как ночные сны, устремилась следом за ним, оставив ей многочисленные пустые ячейки, где она прежде гнездилась.
И было невыносимо видеть голубые тени на ярком, освещенном солнцем снегу, боль причиняли переливы драгоценных граней снежинок, вся эта новогодняя, искрящаяся игра света на его поверхности.
От всего на свете хотелось отвести глаза, которые могло насытить теперь лишь видение Павла.
Стася знала, что любой боли рано или поздно приходит конец, но что может исчезнуть эта — поверить было невозможно. Напротив, боль росла и росла с каждой минутой, как некое мифическое существо, которому должна быть принесена жертва.
Когда Стася среди ночи услышала скрип шагов по снегу и стук калитки, ее с головы до ног обдало жаркой радостью — она была уверена, что это вернулся Чон. Стася вскочила с кровати так легко, словно в мгновение ока сбросила с себя слежавшийся покров январских и февральских снегов, заточивших ее в отчаянии, и побежала навстречу своему счастью.
Разочарование сокрушило ее.
Показалось, косточки в ее теле треснули.
Если б у нее были силы, она бы в ту минуту ударила Переверзева — ненависть к нему ужалила ее сердце, ненависть за то, что это он пришел, а не Чон.
Ужасную шутку сыграла с ней эта ночь, но она же подвигла Стасю на решение ехать в Конаково.
Обманувшая надежда, казалось, отняла у нее последний воздух, которым можно было как-то додышать до возвращения Чона — и то при условии строжайшей экономии, — и, прижатая к стене безвоздушным пространством отчаяния, Стася поняла: надо ехать к мужу за кислородом.
И тогда ей стало легко.
Она набрала номер Коли Сорокина.
Коля, немного удивившись тому, что его разбудили среди ночи, дал Стасе координаты.
Коля диктовал их в трубку, глухо покашливая, карандаш Стаси летал по бумаге, и с каждым новым ориентиром она чувствовала физически, будто приближается к Чону.
С этим ликующим чувством в душе, с уверенностью, что теперь-то все будет хорошо, Стася села в электричку, завернулась в свою беличью шубку, просторную для нее, как в одеяло, глядела на небо проснувшимися от долгой спячки глазами, радуясь красоте темнеющих вдали деревьев, которые бежали назад, в то время как электричка неслась вперед.
И слух ее тоже пришел в норму. Уже почти два месяца, как она слышала голоса людей, но не различала слов, как будто их произносили на слишком высокой частоте.
Сейчас она с удовольствием прислушивалась к беседе двух молодых людей, очевидно студентов, сидевших напротив.
Она догадывалась, что они подсели к ней нарочно, с целью завязать знакомство — вагон был почти пустой.
Они говорили о времени.
О том, что время так быстро и сильно изменилось, как, случается, меняется в одну ночь человек, получивший страшное известие.