Лучше будет, если он сначала стукнется к ней, может, даже переночует у нее, если она его пустит. Да и надо ли ему видеть Стасю? Чон все поймет по его лицу, Переверзеву так и не удалось в течение своей долгой жизни научиться скрывать свои чувства.
Марианна встретила его так, как будто он только вчера уехал.
— Тебя покормить?
— Если можно, — озираясь в ее комнате, полной уже знакомых ему кошек, согласился Павел.
— У меня, правда, ничего нет, — тут же сообщила Марианна. — Печенье, чай… Я по-прежнему у себя дома не готовлю.
— Печенье сойдет.
— Озеровская тебя хвалила. Сказала, трудились стахановским методом. Поставили, значит, хоромы?
— Теперь работа только отделочникам, — сказал Павел. — Но это весной.
— Заплатила тебе нормально?
— Нормально. Что-то я у тебя никогда не видел котят?..
— Я стерилизую своих девчат. Не могу топить потомство.
— Как там? — не выдержал Павел, кивнув в сторону Стасиного дома.
Марианна молча удалилась на кухню, поставила чайник, дождалась, пока он закипит, заварила чай в глиняной чашке, вернулась с подносом, на котором стояли только этот чай и печенье.
— Марьяша, я спросил, как Чон?
Марианна нехотя пожала плечами:
— Мы бы все хотели знать, как Чон… Твой друг однажды утром собрался, поехал за вещами к тому скульптору, у которого вы жили, а потом умотал в Конаково.
— Чон и Стася расстались? — выкатил глаза Павел.
— И это все хотели бы знать, расстались они или нет, — пробурчала Марианна.
— Они со Стасей поссорились? — продолжал допрашивать Переверзев.
— Нет, ссоры не было. — Марианна раздумчиво пожевала губами. — Ссоры не было, — раздраженно повторила она, — а Стася места себе не находит. Может, это и хорошо, что ты приехал… Чон всегда был такой странный…
— Мы все несколько странные, — уклончиво ответил Переверзев. — Так почему он уехал в Конаково? Чон это как-то объяснил?
— Мне лично нет, — ответила Марианна. — И я думаю, он этого и Стасе не объяснил. Иначе бы девочка так не мучилась. Еле на ногах держится, стала совсем как тень, ни с кем не разговаривает.
— Может, Стеф что-то знает?
— Стефан живет своею жизнью. Он ведет себя как законченный эгоист. Они с Зарой собираются пожениться, и он счастлив.
Тут Павел все понял.
Последняя фраза Марианны как вспышка осветила перед ним все, что произошло между Чоном и Стасей за время его отсутствия. И чувство вины, которое он долго гнал от себя, больно кольнуло его в сердце. Они все ее предали. Чон, который уверял его, Павла, что ненавидит Зару. Он, Переверзев, который догадывался о том, что связь Чона с Зарой так легко не оборвется. Стефан, которому сейчас не было до сестры дела. Все, кто ее трепетно любили, — предали.
— Зара еще осенью переехала к ним, — продолжала рассказывать Марианна. — Мне кажется, с этого все и началось… Чон ее не переносил… Ты что-то хочешь сказать, Павел?
— Ничего, — глухо откликнулся Переверзев. — Продолжай.
— Потом между ними произошла какая-то ссора, между Стефаном и Чоном, из-за Зары. Стасе было очень плохо, она недели две жила у меня. Потом решила съездить в Петрозаводск, но оттуда вернулась такая же…
— Петрозаводск… — повторил Переверзев. — Я что-то слышал от Чона о Петрозаводске. Кто у нее там?
Марианна, как бы спохватившись, что сказала лишнее, другим тоном произнесла:
— Да никого. Она любит этот город. Всегда оттуда возвращалась бодрой. Но на этот раз как будто никуда не ездила. Еле приплелась домой, поставила сумку с вещами и затворилась наверху… Может, ты съездишь в это самое Конаково, поговоришь с Павлом?
— Может, съезжу, — неопределенно отозвался Павел. — Не знаю, будет ли от этого толк…
Он поднялся, взглянул на часы. Половина первого.
— Как думаешь, Марьяша, она уже спит?.. Схожу взгляну на ее окошко…
— Сходи, — пожала плечами Марианна. — Я постелю тебе на раскладушке.
С темного неба сыпал легкими блестками снег. Дорожка от Марианниного дома к Стасиному была запорошена легким пухом, сквозь который просвечивалась тоненькая тропка. Ко всем остальным домам вела широкая асфальтированная дорожка, в том числе и к дому Марианны, а этот особняк стоял в тупике, и тропинка была еле заметна в тусклом свете фонаря. Этот дом был как бы отделен от всего остального мира, может быть, именно поэтому в нем происходили странные вещи.
Как ни осторожно Павел открыл щеколду, дверь заскрипела; и Терриной калиткой он стукнул — собака в доме заворчала. Павел обошел темный дом и с колотящимся сердцем взглянул на веранду.
Ему показалось, в окне второго этажа промелькнула какая-то тень.
Через несколько секунд он услышал, как хлопнула дверь… И вдруг увидел несущуюся к нему, как видение, с распростертыми руками Стасю. Шлепанцы слетели с ее ног; Переверзев, почувствовав невыразимую радость, шагнул ей навстречу.
— Павел!
Но, не долетев до него, Стася вдруг застыла на месте.
Она узнала Переверзева.
Стася медленно схватилась руками за голову.
Павел все понял. Она приняла его за Чона.
Стася пошатнулась. Павел одной рукой подхватил ее, другой яростно стал срывать с себя штормовку, чтобы укутать ее. Стася была в одной ночной сорочке. Павел подхватил ее и понес к дому.
На лестнице Стася обессиленно сказала:
— Отпусти меня.
— Ты босая, — возразил Павел.
Он отнес ее в комнату, где по-прежнему стояла картина Чона. Мельком взглянув на нее при свете ночной лампы, Переверзев почему-то подумал: «Плохи дела…»
Он посмотрел на Стасю.
Она сильно переменилась.
С осунувшегося лица на него глянули больные, усталые глаза. Руки, торчавшие из рукавов ночной рубашки, страшно похудели, пальцы, как веточки, не смогли бы удержать в руках кисть. Стася поняла взгляд Павла и криво ухмыльнулась:
— Что, нехороша?..
— Чем я могу помочь? — с усилием произнес Переверзев, и тут как будто услышал эхо, которым отозвался весь дом: «Мог бы помочь, но не помог. А теперь — поздно».
— Ничем, — проронила Стася холодно. Она немного опомнилась. Стася немало пережила ужасных минут после отъезда Чона, но минута, когда она увидела вместо мужа Переверзева, была несравнима с прежними. И ей не хотелось сейчас видеть Пашу.
— Иди переночуй внизу, — проговорила Стася совсем отстраненно. — Завтра увидимся, если можно.
— Тебе надо выспаться. У тебя есть снотворное?
— Я буду спать без снотворного. Со мной все в порядке. Ты не буди меня завтра, может, я поздно встану.
— Хорошо.
Павел вышел от нее с чувством, как будто оставил человека под обвалом, обломками после землетрясения. Он не мог представить, каким образом вытащить ее из-под развалин. Только время могло проделать эту работу, только время.