Я крутил в мозгу эту мысль так и сяк, когда пришёл зов, резкий и сильный, как сигнал горна, но я услышал его не ушами.
Минута тишины — и снова трезвон, приказ, которому нельзя было не повиноваться. Лёгкий протестующий крик Майлин…
Помимо своей воли мы повернули казов направо, к диким горам, на зов, которому должны подчиняться и мозг, и тело. Это был внутренний горн Тэсса, он звучал только в исключительно важных случаях.
Глава 18
Крип Борланд
Йиктор, который я знал, был похож на все планеты этого типа: равнины, перемежающиеся холмами, соответствующая растительность в разных климатических поясах.
ЬІрджар, форт Озокана, Йим-Син, храм Умфры имели свои аналоги на многих планетах, но там, где мы ехали сейчас, всё было по-другому.
Призыв накладывал такие обязательства, что нам и в голову не приходило ослушаться его. И мы ехали дальше и дальше на север и поднимались всё выше и выше. Здесь уже не было ни деревьев, ни кустарников, и только небольшие участки, покрытые травой, уже убитой первым дыханием зимы, прерывали общее уныние камней.
Поистине печальная местность. Я бывал на планетах, сожжённых атомной войной в незапамятные времена, задолго до того, как мой народ вышел в космос. У каждого, кто видел эти руины, сжималось сердце. Здесь же всё выглядело ещё более чуждым: бесконечное, безбрежное одиночество, отвергающее ту жизнь, которую мы знаем, обглоданные кости самого Йиктора.
Тем не менее, жизнь была и здесь. Пока мы углублялись в дикую страну камня и песка всё дальше и дальше, мы видели следы тех, кто прошёл тут до нас — следы фургонов и верховых казов.
Мы ехали как очарованные. Мы не разговаривали друг с другом, и у меня не было желания оглянуться на равнины, на то, что раньше казалось мне самым неотложным делом. Наступала ночь. Время от времени мы спешивались, давали отдых казам и затем снова пускались в путь.
На рассвете мы проехали между двумя высокими утёсами. Я подумал, что когда-то, на заре йикторианской истории, здесь пролегало русло великой реки. Здесь были песок, гравий и валуны, но ничего живого, даже обычного кустика высохшей травы. Это речное русло вывело нас в громадную круглую чашу. Видимо, когда-то здесь плескалось озеро, по краю которого шёл целый ряд широких отверстий, обрамлённых резьбой, теперь уже почти незаметной. И теперь в этом каменном жилище были обитатели, Поскольку перед ним стояли фургоны и поднимался дым от костров. Но людей не было видно.
Майлин подъехала к частоколу, сошла с каза и тут же Расседлала его. Каз потряс головой, лёг и с фырканьем стал кататься по песку, мой каз проделал тоже самое, когда я расседлал его.
— Пойдём, — обратилась ко мне Майлин впервые за эти часы.
Я положил седло и пошёл через долину к южной точке стены. Там открывался вход раза в два больше остальных. Я подивился затейливой резьбе, но не смог понять, что там было изображено, настолько она стёрлась от времени.
Где же Тэсса? Повсюду я видел только фургоны и казов и получил ответ на свой вопрос, лишь когда подошёл к двери: оттуда доносился звук, который был гораздо большим, чем просто песня. Он каким-то образом смешивался с движением воздуха — в нашем словаре нет слов, чтобы описать это. Я бессознательно уловил ритм и тогда понял, что мне хорошо. Рядом со мной подняла в песне голос Майлин.
Через тяжёлый портал мы вошли в зал. Там было светло от лунных ламп, висевших высоко над головой, и мы шли в лунном свете, хотя в нескольких шагах за дверью светило солнце. И Тэсса здесь было так много, что и не сосчитать. Перед нами в самом центре зала находилось возвышение, и Майлин подошла к нему. Я неуверенно ступал шага на два позади. Песня звучала в ушах, билась как кровь, стала как бы частью нас.
Мы подошли к овальной платформе, на которую вело несколько ступенек. На платформе стояли четверо: двое мужчин и две женщины. Они были крепки телом, с живыми блестящими глазами, но над ними витала такая аура возраста, авторитета и мудрости, которая поднимала их над другими так же, как их теперешнее положение на платформе ставило их физически выше остальных.
Каждый из них держал жезл, но не такую относительно короткую палочку, как у Майлин — верхушки их жезлов доходили до головы, а концы упирались в пол, и свет, сиявший на древках, соперничал со светом ламп и даже заставлял его бледнеть.
Майлин не стала подниматься по ступенькам, а остановилась у их подножия. Когда я нерешительно подошёл и встал рядом, я увидел её замкнутое холодное лицо.
Они все пели, и мне стало казаться, что мы не на твёрдом полу, а плывём в волнах звуков. Мне казалось, что я вижу не Тэсса, а каких-то духов. Я не видел их полностью — они были призраками тех, кем могли бы быть.
Долго ли мы стояли так? Я по сей день не знаю и могу только догадываться о смысле того, что происходило. Я думаю, что своей объединённой волей они составляли большую силу, из которой черпали, сколько требовалось, для их целей. Это очень неумелое объяснение того, к чему я присоединился в этот день.
Песня умирала, слабея в серии рыдающих нот. Теперь она несла с собой тяжкий груз печали, как будто вся личная скорбь старого-старого народа просочилась сквозь века, и каждая мельчайшая капля отчаяния хранилась для будущей пробы.
Эта последняя песня Тэсса не предназначалась для посторонних ушей. Я мог носить тело Маквэда и каким-то образом соответствовать путям Тэсса, но всё-таки я не был Маквэдом и потому зажал уши — я не мог больше выносить эту песню. Слёзы текли по моим щекам; из груди рвались рыдания, хотя вокруг меня люди не выражали никаких внешних признаков нестерпимого горя, которое они разделяли.
Один из четверых на возвышении качнул жезлом и указал им на меня — и я больше ничего не слышал! Я был освобождён от ноши, которую не мог нести. И так продолжалось, пока не кончились песни.
Затем пошевелился второй главный в этом собрании и Указал жезлом на Майлин. Её собственный символ власти сам собой вырвался из пальцев девушки и полетел к большому жезлу. Майлин вскинула руку, как бы желая Удержать его, но тут же опустила её и застыла.
«Что ты скажешь в этом месте и времени, Певица?»
Вопрос, прозвучавший также и в моей голове, не был высказан вслух, но был от этого не менее понятным.
— Дело было так… — начала Майлин и рассказала всё Просто и ясно. Никто не перебивал её, не комментировал Чаши невероятные испытания. Когда она кончила, женщина на помосте сказала:
— И ещё что-то было в твоём уме, Певица: в твоём клане есть одна, испытавшая сердечный голод, и если подобие того, о ком страдает её сердце, вернётся, возможно, это принесёт ей облегчение.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});