в отъезде. Папа угрюмо улыбается мне. Я понимаю, что ему пора ехать.
– Это не сработает, – говорит он.
– Что не сработает?
– Это.
– Ты о чем?
– Иди в свою комнату и дай мне подумать, – сердится он.
Быстро иду к себе и сажусь на краешек кровати. Он входит в комнату, его руки – глубоко в карманах.
– Теперь ты в порядке?
– Дэниэл… – У него странное выражение лица, будто ему жалко меня. – Я подумал. Пока меня не будет, нужно, чтобы ты был внизу.
– Внизу?
Он кивает.
– То есть в подвале?
Еще один кивок, и меня словно бьет током – так страшно мне становится.
– Нет! Пожалуйста! – соскакиваю я с кровати.
– Дэниэл, выслушай меня. – Он подходит ко мне, и я вжимаюсь в небольшое пространство между кроватью и стеной. – Это самое безопасное место из всех, где я могу оставить тебя. Это не наказание.
– Я… Ты не сердишься на меня?
– Я же только что сказал тебе: нет.
– Могу я взять туда стереоскоп?
– Если хочешь… – Он подходит ближе.
– А телевизор?
– Там нет электричества.
– Но если нет электричества, значит, нет света.
Он какое-то время молчит а потом отвечает:
– Я знаю.
С колотящимся сердцем переползаю через кровать и выбегаю из комнаты.
– Дэниэл. – Он следует за мной. – Иди сюда.
– Нет!
Пытаюсь залезть под диван, но он берет меня за талию и поднимает.
– Хватит говорить мне «нет»!
Он несет меня в холл и открывает дверь, ведущую в подвал. Пытаюсь уцепиться за раму, но он отдирает меня от нее с такой силой, что у меня горят ладони. Хватаюсь руками за воздух, но Калеб несет меня вниз, вниз, вниз, и с каждым его шагом вокруг становится все темнее и темнее.
Внизу он ставит меня на ноги.
У меня по щекам катятся слезы.
– Пожалуйста. – Я цепляюсь за его рубашку. – Мне очень страшно. Пожалуйста, не надо, если ты любишь меня.
– Дэниэл… – На его лицо падает верхний свет: никогда еще я не видел его таким опечаленным. – В этом мире не осталось никого, кого я люблю, кроме тебя.
С этими словами он заталкивает меня в подвал и запирает дверь.
Мое тело в подвале. Мой ум в небе.
Папа сказал, что вернется через несколько дней. Несколько – больше, чем два, но меньше, чем десять. Вот только время – не простая штука. Оно может идти медленно или быстро, назад и вперед. Несколько дней может означать вечность. Вечность бывает очень короткой.
Мои глаза постоянно в напряжении. Они пытаются видеть, то есть делать то, что положено делать глазам.
У меня есть пакеты с едой и вода.
У меня есть одеяла. Есть подушки.
Папа сказал, что это не наказание, но перед тем, как уехать, он очень сердился на меня. Может, это и не было наказанием, но теперь является таковым – должно являться.
Сейчас здесь не так холодно, как в прошлый раз, но по-прежнему очень темно. Летучие мыши видят в темноте. Они издают какие-то звуки, вибрацию. Это называется эхолокацией.
Пробую применить эхолокацию, щелкая языком, но в комнате по-прежнему темно.
Я хочу, чтобы папа вернулся домой.
Я не хочу быть один.
Грудь болит, голова болит, темнота делает мне больно.
В подвале я всегда бодрствую и одновременно всегда сплю. Грань между сном и бодрствованием довольно зыбкая.
Сейчас я сплю и вижу подсвеченные красным светом аквариумы с рыбками, но потом возвращаюсь, и здесь нет никаких аквариумов, так что, может, я нахожусь Нигде.
Лежа на подушке, вслушиваюсь в Ничто, когда неожиданно образуется Что-то. Какой-то скребуще-шаркающий звук.
Сажусь, дыша тяжело и быстро.
– Эй? – Мой голос отражается эхом. – Эй, эй, эй.
Вжимаюсь в стену… слушаю… слушаю…
И вот опять.
Рядом со мной что-то есть. И оно дышит.
Может, это какой-то зверь? Я слышу, как Что-то скользит по полу. Оно больше, чем мышь, или змея, или какое еще существо, способное проникнуть в подвал через вентиляционную решетку. Оно продолжает передвигаться по полу с тихим стоном.
Чудовище.
Стараюсь увернуться от него, а оно ползет дальше – скользящее-скребущееся-стонущее чудовище. Оно, должно быть, видит меня. Я снова щелкаю языком, но это опять не срабатывает. Я должен что-то предпринять, прежде чем оно заполучит меня. Я не могу убежать, значит, придется драться.
И, стоя на четвереньках, я бросаюсь туда, откуда доносятся звуки.
Воздух разрезает пронзительный крик.
И это кричит не чудовище… а девушка.
Сорок восемь
Девушка плачет, ее длинные волосы запутались у меня в пальцах. Иду назад, пока не утыкаюсь в стену.
– Прииивет?
Это невразумительное слово – не эхо.
– Привет? – повторяет она.
Обхватываю руками колени и подношу их к груди. Она еще какое-то время плачет, а потом начинает шептать – что-то обо мне и моем отце и о духе.
И это продолжается и продолжается.
Наконец я подаю голос:
– Как?
Шепот прекращается.
– Как ты сюда попала?
– Твой отец. Он… он сказал, что кто-то должен позаботиться о тебе.
– Он так сказал?
– Да. – Ее голос звучит испуганно. Пряди ее волос по-прежнему зажаты у меня в кулаках, и мне становится неловко.
– Я не хотел сделать тебе больно. Я думал, ты чудовище.
И слышу в ответ что-то среднее между смехом и плачем, а затем:
– Как тебя зовут?
– Дэниэл.
– Дэниэл?
Слово доносится до моих ушей и повисает в воздухе. В темноте слова звучат иначе.
Слышу, как она пододвигается ближе ко мне – будто ее молекулы перемещаются по подвалу. Испуганно отшатываюсь. Она затихает.
– Дэниэл… – Это слово снова приплывает ко мне. – Сколько тебе лет?
– Я… Я не знаю.
– А давно ты здесь?
– Не знаю.
– А ты знаешь, где мы?
– Мы Нигде.
Девушка начинает плакать.
– Можно включить свет? – спрашивает она позже.
– Хотелось бы, но света здесь нет.
– Что ты делаешь?
– Щелкаю языком.
– Щелкаешь языком?
– Хочу использовать эхолокацию: если щелкать правильно, в голове появляется карта и ты можешь видеть.
– Ты и вправду видишь?
– Ну… пока еще нет.
Слышу, как она снова передвигается по подвалу. Слышно, как ходит туда-сюда дверная ручка.
Говорю ей:
– Дверь заперта.
– А другая дверь здесь есть?
– Дверь?
– Или окно? Есть здесь другой выход?
– Я не должен думать о выходе. Я должен думать только о неправильных поступках.
– Но я ничего плохого не делала. Так что можешь сказать мне, где дверь.
– Здесь нет другого выхода. Только папа может входить и выходить.
– А… а он запирал тебя здесь раньше?
Мне стыдно рассказывать ей о моих прошлых неприятностях.
– Дэниэл? – снова хлюпает носом она. – Ты