Читать интересную книгу Ночная певица - Наталия Медведева

Высокосов — Не хочется верить, что у людей, творящих музыку, только внешняя оболочка, и то чужая, которую просто можно использовать, потому что уже существует. Здесь чуть-чуть подделал, там поменял местами.

Медведева — Это у художников было: "рэди-мэйдз" (Соня Делоне), то есть готовые формы, заготовки, как сэмплер сегодня.

Высокосов — И все это идет общим потоком.

Медведева — Говном плывет по реке! Извини за грубость.

Высокосов — Но только у большинства все-таки остается проблема со сбором народа на демонстрацию этого "говна", как бы его ни рекламировали. "Мегаполис" в ЦДХ продал сто двадцать шесть билетов! Это после того, как весь вечер и всю ночь Муз-ТВ крутило их клипы, разыгрывало бесплатные билеты. Сто двадцать шесть билетов — это провал для такой раскрученной (по ящику и радио!) группы.

Медведева — У Маяковского было про звезды — раз их зажигают, то это кому-то нужно. Кому-то, значит, надо, чтобы был такой вот неоправданный коммерче-ски "Мегаполис" и многие другие. Я уж не говорю о сегодняшней возможности кому угодно при наличии денег светиться в ящике. Беспрецедентный Хозяенко с его "Черноглазой" — это, вообще, наверное, какая-то братва своего товарища надоумила — да ты же классно поешь, ща Моргунову забашляем, эту девку твою с ним снимем, плевать, что синеглазая!

Высокосов — В России, где так всегда любили говорить о культуре, о высокой культуре, где и родилось понятие "интеллигенция", на переднем плане выступает что-то уродливое, сворованное. И часто возникает ощущение, что тебя наебали ты готов к принятию новой информации (музыкальной, например), садишься, включаешь, внимательно слушаешь… Десять минут, пятнадцать, двадцать… Где, где это новое, над которым кто-то не спал ночами, мучился в поисках озарения и света?!

Медведева — Сегодня нас озаряет знак доллара. Мы живем в эпоху экономического тоталитаризма. И "сад души" заброшен, захламлен, да и вообще, засох. У тебя есть стихотворение почти об этом, Сергей.

Увядшие флоксы, огурцы и баксыВалялись у подъезда в мусорной куче.Жили-были, жили-были,Жили да не были, были да не жили…Сумасшедшая обезьяна схватила баксы,Утащила к себе на дерево."Да кому они нужны, — говорила она,Все равно, небось, фальшивые".Толстая тетка схватила огурцыИ запихала к себе в авоську,Чтобы мужу сделать приятное.И только флоксы увядшие,Никому не нужные,До утра на улице лежали.Их дворник сжег потoмС прошлогодней листвой,Похлопывая рукавицами,Постукивая метлой.

И можно добавить: постукивая метлой не в такт какой-то своей "дворницкой" песне, глядя на огонь, ну там "Мой костер в тумане светит…" — а орущим из чьей-нибудь иномарки "Иванушкам" или Мише Кругу!

1997 г., Москва

ВОР

Сентябрь. Туристов уже немного, и одна из красивейших площадей Парижа плас де Вож — не очень шумна. Только отремонтированные фонтаны парка плещутся, вторя вовсю еще зеленой листве.

— Да в тюрьме, как на воле. Те же законы. Только без прикрытий. Без цивилизации как будто.

— Ну а правду в фильмах показывают — бьют?

Человек, у которого я это спрашиваю, сидит напротив меня за столиком ресторана. Столики еще на улице — так тепло. Мы пьем великолепное и в меру охлажденное "Сенсир", едим. Он — в модном льняном костюме. Темные очки фирмы "Порше", те, что складываются и стоят около пятисот долларов. В бумажнике пачка наличных — немецких в основном марок: вот, пожалуй, что отличает его от модного европейского плэйбоя. Наличные деньги. Только. Всегда.

Роман — вор. Жулик, криминал и темная личность. Последний раз он отсидел пару лет и освободился полгода назад.

— А что, в жизни разве не бьют?! Если не физиче-ски, то как-то по-другому. Все зависит от того, как себя поставишь. С первого же часа. С прихода. Видно же по человеку — может он за себя стоять или…

Роман, конечно, за себя стоит. Он не очень высок — метр семьдесят восемь, — но он будто квадратный. Льняные штанины брюк колышутся на его ногах-колоннах. Пиджак на плечах недвижим.

— А как же секс?

— Что секс… Обмениваются девочками… из журналов! Или преданно на одну и ту же. Мастурбируют все.

Это говорится им без тени смущения, совершенно спокойно. Может, так же об этом скоро будут говорить и на воле — в наш век СПИДа. Впрочем, уже существуют коллективные группы по обучению мастурбации.

— Говорят, тюремная дружба очень крепкая…

— Да, у меня там появился дружок. Колумбиец. Ему там мозги полгода пудрили. Качали деньги из его сестры. А он все ждал, когда же ему устроят побег… Красиво тут. Мне очень нравится. Молодец, что привела сюда.

— Здесь, Роман, всем нравится. И кардиналу Ришелье нравилось, и Виктору Гюго. Сейчас нравится министру культуры и скандальному писателю Жану Эдерну Аллье. Если есть пара миллионов в долларах, можешь облюбовать мансарду… А ты сам-то не пытался бежать из тюряги?

— Конечно. Не получилось.

Он весело смеется, и я прошу его рассказать. И он так же, смеясь, рассказывает, как должен был бежать с колумбийцем и еще одним сокамерником. Четвертый оставался. Потому что ему вообще оставалось пару месяцев сидеть. Об их побеге знало несколько людей в их отсеке. Они и устроили драку. Для отвода глаз. Охрана была занята дракой, а не звуками, доносившимися из камеры Романа. Разбегаясь от двери камеры к окну-иллюминатору, они долбили стекло металлической ножкой стола, которую каким-то образом отвинтили. Они пробили-таки стекло. Но не рассчитали.

— Там же прутья за стеклом. То есть это даже не прутья оказались, а толстенные сваи прямо-таки. Ой, бля, самое сложное, мы думали, стекло. А оказалось, что жопа не лезет, не пролезает!

— И что же вы делали? — чуть ли не взвизгиваю я.

— А ничего. Сидели и ждали, когда придут. В медпункт, лазарет, чтобы повели. Изрезались все…

Я представляю эту сцену, и мне кажется она не достойной ребят, сидящих не по первому разу. Как это они не измерили — пусть сквозь стекло! — расстояние между железками…

— Ну вот так, бля! Ох, когда решаешь бежать, то как сумасшедший становишься. Уже все неважно, по хую! Страсти! А это самое опасное.

Мы заканчиваем ланч — Роман ликером "Гран Марнье", я коньяком. "Ланч" потому что знакомы мы еще с Америки. С Лос-Анджелеса. Уже черт знает сколько мы знакомы.

Моя жизнь тогда в Лос-Анджелесе была очень бурной. Вечера были расписаны. Начинала я петь в клубе "Миша", затем неслась вниз по Сансету в "Али-Бабу", где собиралось много ностальгирующих советских армян, затем в пьяно-бар "Лео" и обратно в "Мишку". Там я впервые и увидела Романа в окружении таких же, как он: жуликов, воров, полукриминалов из Эл.Эй. и Нью-Йорка. Надо сказать, что они не были поклонниками исключительно блатных песен. В моем исполнении им очень нравилось что-нибудь жестоко-душещипательное, вроде: "Прости меня, но я не виновата, что я любить и ждать тебя устала…" Бессознательно, видимо, меня всегда влекло к этому миру темных типов, которые, уж конечно, сами себя жуликами и ворами не называли. Но разумеется, у меня о них было какое-то полуромантическое, полукиношное представление. Я не увлекалась романами Агаты Кристи и не знала, что "преступления не может совершать выдающаяся личность. Никаких суперменов. Преступник всегда ниже, а не выше, чем самый обычный человек…" (что остается сомнительным для меня). Но среди русскоязычного населения Лос-Анджелеса эти "темные типы" были, пожалуй, самыми свободными людьми. Без комплексов, без зацикленности, с какими-то своими законами о чести. Группа "интелло" из СССР была не только не свободна, но и чудовищно скучна, если не сказать, мертва… У них ничего не происходило, кроме вечных муссирований "сталин-ленин-сталин-ленин-брежнев-сталин".

Эти полукриминалы тоже, конечно, насмотрелись фильмов с Хэмфри Богартом, и все они хотели свою Лорэн Бокал. Какую-нибудь Марлен Дитрих из "Голубого ангела". "Пьянеет музыка печальных скрипок / Мерцанье ламп надменно и легко. / И подают сверкающий напиток / Нежнейших ног, обтянутых в трико…" Так что ночная певица на эту роль вполне подходила.

За столом Романа тогда сидела давняя моя знакомая, еще с Москвы, все с теми же московскими привычками "фирменной" бляди. В каждую фразу она умудрялась вставлять слова "деньги", "мани", "баксы" и все в том же духе. Сами мужики только и говорили, что о деньгах, но когда это же делала женщина… они кисло ухмылялись. Им это не нравилось. В любом случае, большинство из них эти самые "мани" именно ради или из-за женщин делали. Но сказать об этом прямо, открыто, было все равно что плюнуть в лицо… Роман поигрывал золотым брелоком, с бриллиантиком, и исподлобья как-то поглядывал на меня. У него были светлые и слегка волнистые волосы, коротко остриженные, мягкие… Нет, это я уже узнала из нашей второй встречи, когда я уже трогала его волосы, кладя ладонь ему на затылок, скользя вниз по сильной шее…