Читать интересную книгу Необыкновенное лето - Константин Федин

Он хохотал, то отталкиваясь от стола кулаками, то наваливаясь ими на край, и слезы истового веселья лучились в его сжатых глазах.

– Я вас, выходит, тоже… тоже подвёл! – выталкивал он со смехом. – Не один… Керенский!

И у Мешкова будто блеснули слезы, но жар отхлынул с его лица, он стоял изжелта-бледный, все ещё преклонённый, высоко вздёрнув потерявшие грозу брови.

Тут постучали в дверь, и Рагозин крикнул:

– Да, да! Заходите… Не думал не гадал, а подвёл, что поделаешь! – продолжал он раскачиваться, смеясь.

Вошли двое мужчин с пиджаками через руку, в узеньких поясках, похожие на теннисистов, и девушка в белой блузке и короткой шотландковой юбке. Открыв дверь, они словно впустили в комнату добрый пай уличного горячего света – так вспыхнули в кабинете их рубашки, на одном голубая, на другом персиковая, чертовски утончённого оттенка, и даже гладко бритые лица мужчин были как-то по-особому светоносны. В том, как пришедшие поклонились и стали близиться к столу, заключалось соединение почтительности с уверенностью в самой, однако, благородной пропорции. Рагозин, ещё не переключившись со смеха на другой лад, успел себе отметить: ишь, вальяжные! – и сказал Мешкову:

– Все-таки я вас меньше подвёл, чем «Заём свободы», ей-богу. Давайте на том кончим.

Но Меркурий Авдеевич будто не вполне внял этому отпущению. Нечто отдалённо обидное почудилось ему в посетителях, которые не дали довести визит до какого-нибудь смягчённого конца. И сейчас же он услышал знакомую атласную распевку:

– Артист Цветухин, – проговорил человек в голубой рубашке и, указывая на персиковую, добавил: – Пастухов. – А потом притронулся к голому локтю девушки и сказал пониже: – Моя ученица.

– А, как же! – ответил Рагозин и пригласил садиться, показав и на тот стул, у которого ещё стоял Мешков, точно Меркурий Авдеевич вовсе не мог собою отнять никакого пространства.

Наступила маленькая пауза, пока рассаживались, и Мешкову пришлось отшагнуть в сторону, чтобы уступить Пастухову дорогу к стулу. Они совсем близко сошлись, и Меркурия Авдеевича осенило некоторое посмеление.

– Запамятовали? – спросил он у Пастухова.

Александр Владимирович, в момент самооткровенности, давно признал, что хорошо припоминает только тех знакомых, в которых у него могла быть нужда. А Мешкова он и правда забыл. Помигав на него, он оборотился к Рагозину, как бы спрашивая – какая цена этой захудалой бородёнке? Рагозин решил дело недвусмысленно: он мотнул Мешкову головой и сказал:

– До свиданья. Я вызову вас, если понадобится.

Мешков поклонился в ответ Петру Петровичу, а затем поднял голову и остро глянул на Пастухова из-под бровей, снова обретших обычную свою грозу.

– Сравняли теперь знатных с незнатными, – выговорил он в глубокой укоризне, – пора гонор за пазуху спрятать. Учитесь у них (он повёл бровями на Рагозина). Поважнее вас будут…

Тогда вдруг к нему подошла девушка.

– Здравствуйте, Меркурий Авдеевич. Я вас, простите, только сейчас узнала. Я – Аня Парабукина.

Он негромко и непонятно хмыкнул, точно ему помешала внезапная хрипота, и осторожно потряс в своей пригоршне её длинноватую тонкую руку. С ним сейчас же поздоровался Цветухин, немного сконфуженно наклонил голову Пастухов, и все безмолвно смотрели ему в спину, пока он, пошатываясь, не исчез из комнаты.

– Вот, товарищ Рагозин, – заговорил Цветухин проникновенным голосом, – мы к вам по важному делу. Нам встретился на улице Александр Владимирович, и я его пригласил себе в союзники.

– Слушаю.

– Позвольте без предисловий, чтобы, как говорится, взять быка за рога.

– Попытайтесь… – прищурился Рагозин.

– В том смысле, чтобы сразу деловым образом…

– Понимаю.

– Видите ли, мной организована в городе драматическая студия, которая…

В эту минуту распахнулась дверь, и Кирилл Извеков крикнул из приёмной через всю комнату:

– Пётр Петрович, можешь ко мне в кабинет, на два слова?

– Заходи, заходи, – ответил Рагозин, кругло обводя рукой своих посетителей, – видишь, у меня…

Но Кирилл уже разглядел гостей и сразу вошёл.

– Целый клуб, – сказал он, прикрыв пальцами улыбку, и, направляясь к Аночке, сбавил шаг.

Цветухин смотрел, как Аночка здоровалась с Извековым: она, по гимназической выучке, ещё не могла спокойно усидеть, когда к ней подходил старший. Но тут сдержала себя и, может быть, поэтому дала руку с преувеличенной женственной грацией.

Цветухин сказал Пастухову:

– Это тот товарищ Извеков, который был тогда – помнишь? – мальчиком.

– Ну, уж не таким мальчиком, – вскользь бросил Кирилл, отходя за стол, к Рагозину. – Что тут у вас?

Пётр Петрович сказал со смешком:

– Видно, ходит молва, что я рогат: пришли меня взять за рога.

Цветухин принял смешок за добрый знак.

– Втроём-то как-нибудь осилим? А может, и товарищ Извеков поддержит? Я насчёт нашей студии. Полагаю, не трудно догадаться, о чём мы хотим просить.

– Не знаю, как товарищу Извекову… а мне не очень трудно.

– Воображаю! – улыбнулся Цветухин. – К вам все приходят не иначе как с большими запросами. Но мы, люди искусства, привыкли, как говорится, по шпалам пешочком.

Рагозин протянул руку:

– Смета с вами?

– Смету мы немедленно представим – как только получим первое ассигнование. Мы хотели бы в принципе договориться о тех суммах…

– Вон ведь что! – рассмеялся Рагозин, не давая Цветухину досказать. – Вынь да положь денежки. Найдём, как истратить! У вас, что же, и на смету финансов не хватило? Вы при отделе искусств, что ли, находитесь?

– Нет, мы, так сказать, самостоятельны. Вернее, мы считаемся кружком при гарнизоне, в красноармейском клубе.

– Так ведь у Красной Армии на всякое дело есть свои ассигновки. При чем тут я?

– Дело в том, что… – собрался с духом продолжать Егор Павлович, но Рагозин все перебивал.

– Чем, собственно, вы занимаетесь, ваша эта студия?

– Мы… драматическая студия.

– Что же вы такое делаете?

– Мы… естественно, играем, – пожал плечами несколько задетый Цветухин.

– Ну, понятно. А для кого, для чего?

– Играем? Разумеется, для зрителя… чтобы зритель… Надо сказать, как студия, мы преследуем главным образом воспитательную цель. Но…

– То есть воспитание зрителя? Так?

– Само собой. Однако сначала мы учим, образовываем, создаём будущих исполнителей, ну, актёров, вот – актрис…

Цветухин взглянул на Аночку, не столько чтобы продемонстрировать, каких актрис он создаёт, сколько призвать её к совместному наступлению.

Пастухов, сперва безучастный и немного напыщенный, все больше начинал развлекаться, с любопытством ожидая, к чему приведёт эта канитель. Интерес его сосредоточился преимущественно на Егоре Павловиче, словно его забавляло, что тот натолкнулся на афронт.

– Но вы получаете деньги от клуба? – не унимался Рагозин.

– Клуб согласен давать на обычные занятия кружка. Но нам нужна оплата актёрского труда, всей нашей работы в целом.

– Я понял – у вас ученики? О какой же оплате речь? Руководителей, да?

Цветухин встал. Он решил заставить наконец себя слушать. Он был внушителен.

– Я должен сказать о наших основных целях. Это революционные цели, и вы к ним отнесётесь, я убеждён, с уважением.

Он метнул сердитый взор на Пастухова, осуждая его позицию наблюдателя.

– Основная идея моя – создание революционного театра. Что я под этим понимаю? Актёр носит в себе лишь то, что есть в зрителе. Каков зритель, таков актёр. Зритель мечтает, и актёр полон полёта в неизведанное. Зритель подавлен буднями, и актёр ползёт с ним по низинкам. Забурлит у зрителя страсть – тогда и актёра не удержать от экзальтации. Для того чтобы эта гармония между зрителем и актёром прозвучала, театр должен быть свободен от предвзятостей. Мы объявляем войну рутине, условностям, всяческой старинке. Громоздкий, вросший в землю театр из храма искусства давно стал его тюрьмой. Сценические традиции стали оковами актёра. Мы хотим вывести искусство из тюрьмы и вернуть его в храм. Мы разбиваем цепи на руках и ногах актёра. Наш храм будет походным. Наш актёр будет в вечном движении. Он будет зеркалом жизни. Сейчас мир объят огнём, и не время представлять в театре домашние сценки. Наша цель – душевная буря на сцене, отвечающая буре страстей в жизни!

Цветухин припечатал рот нижней губой, сел, но и сидя будто все ещё стоял – так распрямился и возрос весь его стан.

Рагозин сказал мягко:

– Отвлечённо немножко… Как вы все это… практически-то, а?

– Практика родится из наших убеждений, – по-прежнему на высокой ноте продолжал Цветухин и повёл рукой на Аночку, – а наши убеждения – молодость. Мы, профессиональные актёры, обучаем молодёжь только технике. Молодёжь делает главное: она учит нас своей вере в жизнь и революцию.

– Вы тоже участвуете в этой студии? – неожиданно спросил Извеков у Пастухова.