Кстати, Вичка (ничего, если так?), даже настоящего психа можно посадить в психушку исключительно на законном основании, при определенных условиях, с соблюдением необходимых формальностей. Но где они, эти основания?! Нетути… Это специальные психушки – чудовищные заведения. Я был в питерской, там врачи все старались внушить, что мы должны как-то каяться, признавать себя виновными. В чем?!
Я решил, что этого делать не буду… Я имею право быть на свободе со всеми моими шизофрениями, с сифилисом мозга, если угодно. Говорят: «А что, если мы вас признаем шизофреником? Какой суд будет рассматривать ваше заявление?» Странно: почему же, когда шизофреник Сталин давал свои указания судам, «тройкам», то они относились к этому с огромным почтением?..
Хотя знаете, Вика, только морально и умственно неполноценный человек может не дойти в Советском Союзе до крайней степени негодования. Если бы это было не так, коммунистам незачем было бы наглухо закрывать границы. Иным способом они бы не могли сталинскими методами справиться со своей паствой. Да, нынче методы изменились, но не слишком, не радикально. Главное состоит в том, что и та относительная свобода, которую мы приобрели, – я говорю об уровне, который человеку другой страны должен казаться самым постыдным рабством, – не добыта самим обществом, а пожалована ему свыше, нашей коммунистической церковью. И то в порядке заигрывания с народом, а вовсе не в целях более цивилизованного управления, и то лишь потому, что у сталинских преемников не хватило фантазии и смелости следовать далее по пути своего учителя…»
Вика шалела, слушая его. А из стихов ее царапнуло четверостишие:
Горечь прежняя забыта —И была бы воля мне,С торжеством космополитаЯ бы жил в чужой стране.
Алек, правда, уточнил: «Знаешь, это старые стихи. Мне тогда лет двадцать было, не больше…» А Вика спросила: «С тех пор ты изменился?»
– Не очень. Правда, лет через десять, уже в Караганде, я немножко по-другому думал и писал:
И окажется – вдали от русских местБеспредметен и бездушен мой протест!..…Что ж я сделаю? Конечно, не вернусь!Но отчаянно напьюсь и застрелюсь,
Чтоб не видеть беспощадной простотыПовсеместной безотрадной суеты,Чтоб озлобленностью мрачной и святойНе испортить чьей-то жизни молодой,И вдобавок, чтоб от праха моегоХоть России не досталось ничего!
– А я это раньше уже читала. Ведь это «О, сограждане, коровы и быки…», да?
– Да. Я рад, что ты читала, – он даже не заметил, что они перешли на «ты». – Очень рад…
* * *
Подсознательно зреющие мысли об отъезде из страны к концу 60-х годов подтолкнули Алека к первым, весьма неуклюжим практическим шагам.
Другу и коллеге, доктору физико-математических наук Виктору Финну он говорил, что ему просто необходимо уехать – еще одного «срока» в психбольнице он просто не перенесет. Хотя при этом добавлял, что очень хотел бы продолжать жить в Москве. Но без коммунистов.
Получив официальное приглашение из Соединенных Штатов принять участие в международной научной конференции и выступить на ней с докладом, Александр Сергеевич решил бросить пробный камушек. Изобразив святую наивность, обратился в американское посольство с просьбой выдать ему необходимую визу. Хотя, безусловно, понимал, – чушь собачья! Кто его просто так возьмет и выпустит?! Станут бесконечно тянуть время, придираться, потом опустят бюрократические шлагбаумы – и вовсе откажут.
«Но ждать пришлось недолго, – вспоминал, посмеиваясь, Алек. – Уже через три дня меня забрали, посадили в «Кащенко» и принялись допытываться, зачем это я хочу покинуть Родину. Три месяца таскали по психушкам. И, будучи в больнице, я получил ответ от американцев, которые указывали мне, что сначала нужно обратиться в соответствующие советские инстанции, а только потом уже к ним. Мне сразу показалось, что весь мир сошел с ума…»
Столичные остроумцы беззлобно шутили: наблюдая Александра Сергеевича, прогуливающегося по пыльным московским бульварам характерной шаркающей походкой, можно не сомневаться – готовится очередной митинг или демонстрация или обдумывается гневное письмо протеста о нарушении Конституции. И говорили, что Алек – живая иллюстрация к песне Булата Окуджавы, очень популярной в ту пору:
…Выхожу я на улицу.И вдруг замечаю: у самых Арбатских воротИзвозчик стоит, Александр Сергеевич прогуливается…Ах, нынче, наверное, что-нибудь произойдет…
В 1970 году известные ученые Андрей Сахаров, Андрей Твердохлебов и Валерий Чалидзе, учредившие Московский комитет прав человека, пригласили Есенина-Вольпина войти в состав своей полулегальной организации. Уже под эгидой Комитета Александр Сергеевич готовил доклады о праве на защиту, занимался разъяснением положений международных пактов о правах человека, выступал за права психически больных. Он был не просто «возмутителем спокойствия», но человеком, который предлагал конкретные практические шаги по борьбе с беззаконием.
После скандального «ленинградского дела», когда инициаторы попытки угона самолета были приговорены к высшей мере наказания, Есенин-Вольпин составил открытое письмо властям в их защиту: «Не допустите убийства Кузнецова и Дымшица! Вы должны понимать, что крайняя необходимость была причиной их попытки нарушить закон – пока людей насильно удерживают в стране, государство не гарантировано от подобных попыток. Отпустите всех, кто хочет уехать. Признайте право евреев на репатриацию. Казни, запугивание не свидетельствуют о силе государства».
Еще раньше Вике он рассказывал, как после карагандинской «командировки», когда уже в Москве ему пришлось заполнять различные анкеты, графа «Национальность» (в ссыльных бумагах такого пункта не было) натолкнула его на парадоксальную и крамольную мысль: «Черт возьми, чем не шанс?! Когда Сталин помер, с Израилем были порваны отношения, а сейчас начинают лизаться. Так, может, реально будет в Израиль слинять? Запишусь-ка я в евреи». И записался…
Виктория тогда посмеялась, но навсегда запомнила емкое высказывание Алека: «Быть нормальным среди сумасшедших – это и есть вид ненормальности».
Его постепенно пытались вывести – говоря языком математики – за скобки, из гражданского обращения. Как-то, вернувшись из служебной командировки в Эстонию, в почтовом ящике он обнаружил официальный вызов из Израиля, от совершенно незнакомого человека, какого-то мифического троюродного брата. Позже ему мягко намекнули, пригласив для беседы в милицию: «Вот вы, Александр Сергеевич, все жалуетесь, что вас не пускают за границу, а сами не подаете заявления. Почему?..» Потом уже стали проявлять настойчивость и уже рекомендовать воспользоваться представившейся возможностью выезда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});