«Он много говорил о добре и зле, о правде и лжи, – вспоминала Людмила Алексеева. – По мнению Алика, если бы люди не лгали, зла в этом мире было бы гораздо меньше. Выдвинув этот тезис, он переходил к определению понятия «ложь». Если человек на сцене говорит, что он Гамлет, принц Датский, – это не ложь, а актерская игра. Если кто-либо представляется Александром Сергеевичем Пушкиным, это тоже не ложь – ведь все знают, что Пушкин умер. Не ложь, когда человек ошибается, оговаривается или произносит что-то, не являющееся правдой, но знает, что его никто не слышит. Наконец, в математике доказательство методом от противного, когда одно за другим исключаются неверные решения, тоже не является ложью. А вот когда люди выдают неправду за правду (или наоборот), и ваш собеседник не давал согласия выслушивать нечто, не являющееся правдой, и таковое согласие не подразумевается заранее, тогда это Ложь».
Любимой темой Алика, уточняла Алексеева, была Советская Конституция. Он был убежден, что наша Конституция и правовые кодексы – прекрасные документы. Проблема в их соблюдении. Если бы государство следовало своим собственным законам, граждане не пребывали бы в условиях бесправия. Государство посягает на права человека, когда люди не выступают в их защиту. Именно поэтому Сталину удалось практически без суда и следствия уничтожить миллионы законопослушных граждан.
Но что будет, если граждане станут вести себя исходя из того, что у них есть права, записанные в Конституции? Если так поступит один человек – его ждет судьба мученика. Если двое-трое – их заклеймят как вражескую организацию, если тысяча – обвинят в антиобщественном движении. Но если каждый человек, то есть все без исключения действуют с сознанием своих гражданских прав, тогда гнет государства не может не прекратиться. Важнейший момент – заставить государство проводить все судебные процессы открыто, в условиях гласности…
Слово «гласность» веками употреблялось в русском языке. Оно встречалось в словарях и текстах законов с тех пор, как появились словари и своды законов. Обыкновенное, трудноопределимое, рабочее слово, оно использовалось при описании любого процесса управления или судопроизводства, который проводится открыто. Слово это не имело политического значения и звучания, и пока Алик Есенин-Вольпин не вырвал его из рутинного контекста, оно не порождало накала политических страстей.
Молодой кинорежиссер и литератор Алексей Симонов, сидя напротив хозяина дома, смотрел на своего собрата по инакомыслию с некоторой грустью и думал: «Человек страстный и странный, человек старый, бедный, совершенно этим не тяготящийся, человек мудрый, но мудрость свою упаковывающий не всегда в доступные человеку формы…»
* * *
– Вы, дорогие мои, ненаглядные, просто примитивные правовые нигилисты, – горячился, обвиняя друзей, Есенин-Вольпин, – дикари. Не знаете элементарных вещей! И этим вашим невежеством пользуются все кому не лень и имеют всех вас, как дешевую вокзальную шлюху. За стакан портвейна.
– «Жизнь – старая проститутка, которую я не брал себе в гувернантки», – процитировал один из гостей придуманный самим Аликом афоризм.
Автор «крылатого изречения» отмахнулся:
– Я пересмотрел свои взгляды. Наверное, постарел. Опыт все-таки нельзя отрицать. Это – великая сила.
– Алик, твоя работа на самом деле впечатляет, она наверняка поможет многим, – похвалила Людмила Алексеева. – Ты молодчина. Не «Памятка» получилась, а целый трактат.
– Инструкция, – сказал кто-то. – Вот слушайте: «До тех пор, пока свидетель не предупрежден об ответственности за дачу заведомо ложных показаний, допрос еще не начался, и он не обязан отвечать». Или: «Наводящие вопросы не допускаются». Или вот это: «Если допрашиваемый… проявит настойчивость, то ему будет предоставлена возможность собственноручной записи своих показаний (о чем будет сделана отметка в протоколе), но вопросы следователя будет записывать он сам. Это право (в УПК оно названо «возможностью») не входит в перечень тех прав, о которых следователь обязан сообщить обвиняемому (ст. 149 УПК) или свидетелю». Я, к примеру, об этом понятия не имел.
– Устав, – определил жанр «Памятки» насмешник Коля Вильямс. – Это – устав караульной службы… Алик, я, конечно, не столь подкован в вопросах юриспруденции, как ты. Но, признаюсь честно, ты меня вдохновил. Послушай песню. Исполняется впервые. Песня универсальная, петь ее можно на любой мотив, даже под «Прощание славянки». У дам прошу прощения за некоторые непарламентские выражения. Итак…
Коммунисты поймали парнишку,Потащили в свое КГБ.«Ты скажи нам, кто дал тебе книжку,Руководство к подпольной борьбе?
Ты зачем совершал преступленья,Клеветал на наш ленинский строй?»«Срать хотел я на вашего Ленина», —Отвечает наш юный герой.
Пусть мне очередь в лагерь настала,Лагерей и тюрьмы не боюсь.Скоро стая акул капиталаРастерзает Советский Союз…………..Песня-искра родилась в народе,Пой-гори, никогда не сгорай!Парня этого звали Володя,Он вчера попросился в Израиль!
Александр Сергеевич вместе со всеми захохотал и тут же предложил свой вариант последних строк:
Парня звали Ульянов Володя.Он сегодня уехал в Израиль.
На том и порешили. Будь в их компании тогда Веничка Ерофеев, он бы предложил за новую чудесную песню немедленно выпить изумительный коктейль под названием «Слеза комсомолки». Но коль Венички с ними не было, обошлись ординарной «Московской». Тем более, что Коля Вильямс сообщил о гениальном, основополагающем открытии великого математика Есенина-Вольпина: стоимость 271 поллитры по два восемьдесят семь составляет 777 рублей 77 копеек. А «семерка» – число фантастическое…
– Наливай!
* * *
Со стороны лубянских следователей реакция на «Памятку» была нервной и злобной, то есть совсем не юридической. Превентивный вопрос, с которым рекомендовалось вызванному на допрос обратиться к следователю: «По какому делу вы меня вызвали?», как и встречный на любой вопрос следователя: «А какое отношение то, о чем вы меня спрашиваете, имеет к делу, по которому меня вызвали?», диссидентами-неофитами сразу были оценены как новое оружие в беседах с «органами». Как только следователь слышал до начала беседы или вместо ответов на свои вопросы эти слова, он совершенно выходил из себя:
– А-а! Наслушались-начитались своего Вольпина! Этого доморощенного законника, этого якобы юриста!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});