Читать интересную книгу Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки» - Артём Драбкин

После полетов шли на завтрак: сто граммов и спать. Бывало, спать приходилось на аэродроме подскока. Там ничего нет, даже кроватей. Комбинезон меховой, унты, солому подстелил, воротник закинул, лег и спишь. Ничего — спали, да так крепко, что ой-ей-ей!

А дальше зимой дни короткие — подготовка (разборы, происшествия, политзанятия, изучение приказов), а дальше длинная ночь. Я же почти все вылеты сделал зимой. Еще, помню, на фронте мы изучали новый гимн: «Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги нас вдохновил…» Ходили строем и его пели.

— Между вылетами ночью только штурман шел отчитываться за вылет, а летчик обычно спал в кабине?

— Никто никуда не ходил. Тут вешают бомбы, мы уходим в сторону на перекур. Не успеешь покурить — уже кричат: «Самолет заправлен, бомбы подвешены, можно взлетать». Все отчеты писали потом, за ночь. Если за каждый вылет писать отчеты, надо целую канцелярию держать.

— При интенсивных вылетах штурман брал управление на себя?

— Нет. Продолжительность полета по запасу бензина — это полтора часа. Тут и усталости нет.

— А был ли мандраж перед боевым вылетом?

— Нет. Не ощущалось. Работа, боевая работа.

— Батальон аэродромного обслуживания у вас был?

— А как же, в каждом полку был. Обслуживал он нас хорошо — ни с боеприпасами, ни с горючим проблем не было, этого хватало.

— Насколько У-2 живучий?

— Достаточно живучий, гореть там особо нечему. Надо сказать, что я дырок не привозил. Вот над Львовщиной, когда перегоняли Ил-2, нас обстреливали даже после войны. Приходилось привозить дырки.

— Командир полка летал?

— При мне ни разу, заместители и комиссар летали в хорошую погоду и недалеко.

— Какое у вас было отношение к немцам?

— К врагу, какой бы он ни был национальности, отношение одно — уничтожить, выгнать с нашей земли. Другого отношения быть не может! Но когда он попал в плен, уже обезоружен, — пусть живет. Его не надо трогать. В Харькове мы стояли на аэродроме Основа, рядом с которым был лагерь немецких военнопленных. Идешь по дороге, смотришь, а там наши надзиратели, сволочи, немцев заставляют на корточках прыгать по земле. Ну за что его так мучить?! Они обессиленные, худые, тощие. Они пленные! В штрафной, когда мы немцев погнали, то в одном селе поляки в плен сдавались, прямо выходили из блиндажей: «Я по ляк! По ляк! Немец насильно забрал в армию, не стреляйте нас». Этих поляков мы разоружили, отправили. Рядом с хатой лежал и стонал раненый немец, молодой мальчишка. Решили, что надо оказать ему помощь. А тут подходит комиссар: «Что?! Немец?! Что ему, санитара вызывать?!» Достает пистолет. Солдат этот пришел в сознание, понял, что его расстреливают. Тот стреляет ему в голову. Вскрикнул — и все… Что это за отношение? Мое мнение — врага надо уничтожать, если он не сдается, а если он уже ранен — не трогай, дай ему выжить. Конечно, показать я этого не мог. Меня бы тогда рядом с этим немцем бы и положили. В душе я так подумал: «Сукин сын, что же ты делаешь?! Показываешь, что ты такой прям вояка! Надо в атаку идти вместе с нами, а не пленных добивать в тылу!»

— У вас были суеверия, приметы, предчувствия?

— Нет. Мать у меня была очень набожная, малограмотная. Она после войны говорит: «Я за тебя все время свечки ставила, сынок, бог помог тебе выжить». — «Я там летаю, не видел я там бога». Обиделась.

— Что писали с фронта?

— Жив, здоров, работаем. Когда был в штрафной, вообще никому не писал — состояние было тяжелое, а когда освободился, то написал, что попал в такой-то полк на таком-то направлении.

— После У-2 переучивание на Ил-2 как давалось?

— С таким опытом, как у меня, просто. Я сам вывозил свое звено на спарке, а потом выпускал самостоятельно. Ил-2 тяжеловат, у него шасси на боковой удар слабоваты были, а так очень надежный самолет.

— Как встретили Победу?

— Гнали самолеты в Ченстохов и сели в Бердичеве. Заночевали. Утром рано пошла стрельба, крики: «Война окончилась! Война окончилась!» Мы повыскакивали, постреляли. Что делать?! Надо готовиться к вылету. Командир полка сразу на КП поехал докладывать и получать указания, как действовать дальше. Кдесяти часам приезжает командир полка и дает отбой полетам. Значит, надо организовывать День Победы. Отправили делегацию в город. Нашли кафе, договорились, но у них была только закуска, а за горилкой нас отправили к бердичевским властям. Там была торговая часть, с ними надо балакать. Пошел туда замком-эска Федя Куликов. У него на груди два «боевика», три «отечки» и орден Александра Невского. Он часто летал на особые задания. Когда шла Корсунь-Шевченковская операция и установилась распутица, он Р-5 днем возил топливо в баках и канистрах передовым частям. За это командующий дал ему орден Александра Невского. Такому герою сложно было отказать — выписали две четверти горилки. Получалось что-то по стакану на человека. Не много, но они обещали еще дать. Дело шло к обеду, и вдруг команда лететь дальше. Забежали в столовую, нам говорят: «Хлопчики, мы знаем про вашу беду. Закуска не пропадет, ее скушают, а с горилкой решайте, как быть». Мне в чехол кабины положили одну четверть, и еще кому-то вторую. Прилетели на аэродром Грудок Ягильенский и там уже вечером выпили — не пропала.

Лакатош Владимир Павлович,

Герой Советского Союза, штурман 392-го АПНБ

В авиации с 15 лет. Именно в этом возрасте я поступил в Запорожский аэроклуб. Прошли теорию, тренировочные полеты с инструктором, а потом вылетели самостоятельно. Надо сказать, что обучение мне давалось легко. Через год его окончил и поехал на Качу в истребительное училище. Там медицинская комиссия меня забраковала. Пришлось вернуться домой. В военкомате мне предложили поехать в создающуюся в Павловграде школу стрелков-бомбардиров. Поступил в нее в октябре 1940 года. Там же встретил войну, вместе с ней эвакуировался в Челябинск. Летали на Р-5 и несколько вылетов сделали на ТБ-3. Только в 1943 году нас выпустили. Попал в Алатырь, где формировался авиационный полк. Полком командовал майор Илларионов, хороший, грамотный командир. Замполитом был майор Щербаков. Да и весь полк был дружным. Я был назначен штурманом звена, а заодно, пока не было соответствующего политработника, и комсоргом полка. Сначала, конечно, расстроился, что попал на По-2, но постепенно это прошло. В сентябре вместе с полком перелетел на фронт. Первые вылеты делали под Харьковом. Там случилось несчастье. На По-2 подвешивали 300 килограммов бомб, и в том числе САБы. Когда вкручивали взрыватели, оружейник открутил ветрянку на пол-оборота. Потом техник самолета, чтобы ветрянка хорошо слетала, тоже на пол-оборотика ее отвернул, потом инженер полка… и ветрянка слетела. Через несколько секунд сработал САБ, и десять самолетов сгорело. Вот так мы начинали…

Первый боевой вылет я делал на аэродром Основа у города Змеевка под Харьковом. Огонь с земли был сильный. Молодые были, глупые, устроили развлечение — успеем или не успеем уклониться от снаряда. Направляли самолет на зенитки. Идет снаряд, мы даем резкий крен и меняем курс. Отходим, и опять… Страха вообще не было. Ну, что нам по 20–21 год было…

В первую ночь сделали три вылета. Количество вылетов зависело от того, на каком удалении от фронта расположен аэродром. Обычно работали с аэродрома подскока. Если он в десяти-двенадцати километрах от линии фронта и цель недалеко, то успевали сделать шесть вылетов. Точность бомбометания? Однажды на конференции мы поспорили с летчиком Янгуразовым. Он что-то был не уверен, что можно хорошо бомбить с этого самолета. Конечно, из прицельных приспособлений был только штырь да прорезь в крыле. Тем не менее мы договорились, что в ближайшую лунную ночь вместе пойдем на цель. После нее я должен оставить себе две бомбы. Между Новоукраинкой и Кировоградом стоял какой-то одинокий дом, возле которого всегда было много немецких машин. Вот этими двумя бомбами я должен был попасть в него или рядом с ним. После того как отбомбились по цели, пошли. Зашли на этот дом с ходу, я прицелился, сбросил бомбу, и это здание развалилась у нас на глазах! Если бы я знал теорию вероятности, то не рискнул бы спорить, а так как в Академии я еще не учился, то взял и попал. Вторую бомбу сбросил над линией фронта на артиллерийскую позицию. Домой прилетел, и еще месяц ходил, задрав нос — выиграл спор.

— С какой высоты производили бомбометание?

— Обычно 800–1000 метров. Только при бомбежке Будапешта мы с бомбами набрали 2700 метров. Никогда газ перед выходом на цель не убирали. Только один раз, когда ходили бомбить Пятихатку, и там оказался истребитель. Мы ушли от него в облака, которые были недалеко, а потом зашли с тыла, убрали обороты мотора и на планировании сбросили бомбы на станцию, располагавшуюся в центре города. Больше этим приемом мы не пользовались.