В тот вечер, с помощью нескольких чешских фраз, которые записал Джин, Анита сообщила Ларейне, что если ее будут расспрашивать об отце, лучше сказать, что она происходит из дальней ветви семейства Аниты, которая взяла ее к себе после того, как она осиротела. Анита не должна допустить, чтобы люди узнали, что девочка – дочь Джина Ливингстона.
Гораздо позже Ларейна поняла, что эта ложь имела цель спасти ее от клейма внебрачного ребенка. Но в то время слова Аниты только еще больше смутили девочку. Ее спасли от лжи, спасли от людей, которые не имели права заявлять, что она их дочь… И вот теперь ее просили, чтобы она сама говорила неправду.
Она так и пребывала в смятении, пока не проснулась однажды утром, в свою первую весну в Америке, и не взглянула на широкие солнечные лучи, струившиеся в окно и ложившиеся на ковер золотой дорожкой. Тогда ей вспомнилось изумительное видение. Нет, это было не видение. Это случилось на самом деле. Женщина, которая внезапно появилась на залитой солнцем дороге, ведущей к «Фонтанам». В какой-то бесцветной одежде… Некоторое время она пристально рассматривала ее, а потом сняла шляпу, и, о чудо, перед Ларейной предстала сказочная красавица. Она опустилась в грациозном поклоне, словно принцесса, делающая реверанс перед королем.
Вот такой любопытный случай произошел с Ларейной. Она всегда удивлялась, думая об этом. Вероятно, эта женщина была немного не в себе. Может быть, ее только что выпустили из психиатрической больницы в Карловых-Варах. И вот теперь, в это яркое, сверкающее утро, у Ларейны неожиданно возникло воспоминание о той даме на залитой солнечным светом дороге. И она тотчас поняла. Это было не коленопреклонение принцессы перед королем… а поклон актрисы перед публикой! Открытие поразило Ларейну с такой силой, что она даже вскрикнула, как ей хотелось крикнуть и в тот день: «Мама!» – потом это слово снова слетело с ее губ, но уже тихо, словно она просила ту женщину вернуться: «Мама… Ох, мама!»
Когда Ларейна откинулась на подушки, поглощенная горем и чувством утраты, перед ее мысленным взором снова вставала та прекрасная женщина на дороге, и она продолжала размышлять о ее прощальном поклоне. Почему же актриса, ее мать, сделала этот жест, вместо того чтобы забрать свою дочь?
Зачем кланяются актрисы? Чтобы выразить публике благодарность за аплодисменты. И вот наконец у Ларейны появилось ощущение, что она все поняла. Поклон матери был посланием дочери, означавшим, – что бы она ни сделала, как бы ни исполнила свою роль, все это ради нее, Ларейны. Но, осознав это, Ларейну охватило еще большее смятение. Оставалось еще множество вопросов. Однако теперь Ларейна знала нечто такое, что давало ей силы принять эти обстоятельства и приспособиться к ним. Она была здесь, в Америке, в этом доме, с этими людьми, потому что это был дар матери, и она хотела, чтобы Ларейна приняла его.
Она привыкла считать «Морской прилив» своим домом, а Аниту, Майка и Мэри – своей семьей. Отец навещал их раз в три или четыре месяца и по-прежнему оставался для нее мистической фигурой. Он проводил с ней время, расспрашивал о ее жизни в Ньюпорте, а она отвечала ему. Но у Ларейны создавалось впечатление, что он почти не слушает ее. Нередко его визит неожиданно прерывался. Когда девочка в разговоре с Анитой осторожно упомянула об отдаленности отца, пожилая дама объяснила ей, что Джип в Вашингтоне занимается чрезвычайно серьезными проблемами, которые постоянно давят на него. Ларейна восприняла это так, что работа для отца гораздо важнее, чем она. Немного повзрослев, Ларейна стала задавать Аните более подробные вопросы, касающиеся служебной деятельности Джина, и начала понимать характер не только той работы, которую он выполнял теперь, но и секретной миссии в Праге, где произошла его встреча с Кат.
Лари стала посещать местную школу. Ее записали там как Ларейну Дани. Вскоре она научилась хорошо говорить по-английски, ошибки у нее проскальзывали лишь случайно. Со свойственной американцам бесцеремонностью одноклассники сократили ее имя и стали называть «Лари». Девочка с радостью восприняла это как знак того, что они приняли ее в свою среду.
Однако друзей она так и не завела. Девочки не искали ее общества. В конце концов Лари поняла, что ее отделяет от остальных детей невидимая стена. Она жила в роскошном особняке на Золотом берегу, она была Данн и принадлежала к ньюпортской аристократии. Остальные же школьники происходили из семей, которые так или иначе обслуживали местную элиту. Они знали, что отпрыски богатых фамилий с Золотого берега проводят в Ньюпорте только лето, а образование получают в Нью-Йорке, Бостоне, Лондоне пли Швейцарии. Лари подозревала, что поскольку она не отвечала всем требованиям золотой молодежи, местные мальчишки и девчонки воспринимали ее как нечто вроде шпионки в своей среде.
Если бы Лари приложила побольше усилий, чтобы преодолеть изоляцию, ей, возможно, это удалось бы. Но обстоятельства, под влиянием которых сформировался ее характер, привели к тому, что она впала в меланхолическую мечтательность. Зимой Лари довольствовалась тем, что проводила долгие послеполуденные часы, читая книги у камина или катаясь на коньках на замерзшем пруду – это был ее любимый вид спорта. Ее отделяло от сверстников также нежелание приспосабливаться к принятой среди них моде. Например, ее прическа: для маленьких детей она, возможно, была хороша, но к тому времени, когда Ларейна стала посещать среднюю школу, это считалось непростительным жеманством. Когда Лари было около четырнадцати лет, она очень выросла, стала высокой и гибкой, хотя чувствовала себя неуклюжей. Эффект ее поразительных зеленовато-голубых глаз приглушался челкой, настолько длинной, что она играла роль естественной вуали. Длинные золотистые волосы Лари заплетала в косу, которая спускалась сзади прямо посередине спины. Коса придавала ей особенно педантичный и строгий вид. Анита и Мэри советовали ей подобрать более современную молодежную прическу. Но для Лари волосы были символом ее истинного происхождения, и она отказывалась расстаться с ними. Некоторое время назад Анита получила еще несколько фотографий Катарины Де Вари из театрального фотоархива. На некоторых снимках Кат была изображена с длинными светлыми волосами, заплетенными в одну косу. Оставаясь верной этому стилю, Лари тем самым отдавала должное своей матери и выполняла клятву никогда не забывать ее.
Итак, ей пришлось примириться с участью отверженной. Анита понимала, что причиной изоляции девочки была не гордость, а страх быть отвергнутой, постепенно укоренившийся в ней после того, как ее оторвали от родителей. И это чувство еще больше укреплялось в ней из-за писем, которые Лари часто писала своей матери и отправляла в Чехословакию на адрес американского посольства, пражских театров или чешского союза актеров – словом, во все места, где предположительно могла бы находиться Кат. Спустя много недель, а иногда и месяцев ее письма возвращались обратно со штампом, на котором стояли чешские слова: «Местонахождение не установлено».