нам обоим, — увидев, как её губы хмуро поджались, он поколебался, затем посмотрел ей в глаза. — У меня такое чувство, что ты всё равно уже знаешь, сестра. Правда, как ты и сказала… куда ещё мне идти? Кто ещё меня приютит?
Он ощутил от неё рябь печали и вздрогнул.
Ожесточив свой голос, он добавил:
— А теперь иди. Пора. Я надеюсь, что они последуют за мной… они должны последовать за мной… но во имя любви к богам, не глупи, сестра Кали. Не позволяй себя засыпать, пока не вернёшься домой. Не лезь в Барьер, пока не окажешься далеко отсюда. И никак не привлекай к себе внимание. Не позволяй своему супругу убить меня, когда он узнает, что я бросил тебя здесь.
Она улыбнулась ему. Из её света вышел импульс тепла, окутавший его с такой силой, что у него перехватило дыхание, а сердце затрепетало и как будто подскочило к горлу.
Он оттолкнул это ощущение и сосредоточился на грязных берегах, на лодочниках, на людей, стиравших одежду у края реки.
Он сумел проглотить это, но чувствовал, что это его потрясло.
На сей раз он готов был поклясться, что ощутил там то другое присутствие.
То присутствие, которое ощущалось как она, но не она.
Каким-то образом теперь он чувствовал их как разных существ.
Каким-то образом он видел через неё то другое лицо, и знал, что это не она.
— Я понимаю, брат, — пробормотала Кали, всё ещё наблюдая за ним.
Улыбнувшись во второй раз, она удивила его, привстав и поцеловав его в щёку.
Жест был простым, наполненным лишь тёплой привязанностью и тем глубинным чувством, которое на мгновение распалило его грудь.
На сей раз он принял её привязанность без вопросов… и без обиды за то, что она не предложила большего.
Она наконец-то пошла прочь, направившись к зеленовато-коричневому берегу реки, выкрикнув приветствие и помахав вьетнамскому лодочнику. Мужчина, которого она окрикнула, был ещё старше того, что ранее вёз их по реке — у него была абсолютно седая голова и морщинистая кожа.
Ревик осознал, что одобряет её выбор. Что-то в свете этого мужчины понравилось ему, и он осознал, что именно поэтому Кали выбрала его.
Мужчина помахал ей в ответ, увидев их на коротком деревянном пирсе, и Кали позвала его на вьетнамском, отпуская руку Ревика.
Наблюдая за ней, он почувствовал, как сжимаются её челюсти.
— Эй, подожди.
Когда она удивлённо повернулась к нему — возможно, не ожидая, что он всё ещё стоит тут — он запустил руку в карман, ища наличку, которую он взял из их с Терианом сейфа в Маджестике.
Отсчитав половину, он отдал ей деньги, а она уставилась на него ошеломлённым взглядом.
— Я не буду звать тебя мамой, — сказал он, вложив купюры в её руку, когда та не потянулась к ним, и сжал её пальцы перед тем, как отпустить. — …Так что выбрось эту идею из головы.
Увидев лёгкую улыбку, приподнявшую уголки его губ, Кали рассмеялась в голос.
Этот звук был весёлым, восторженным, мелодичным.
И он согрел в его сердце что-то, что, возможно, уже очень давно не было тёплым.
Глава 17. Перебежчик
Он бежал со всех ног, игнорируя ветки, хлеставшие по его лицу и рукам, даже когда те рассекали его кожу и заставляли ахать.
Такое чувство, будто он бежал несколько дней подряд.
Его лёгкие ныли, отчасти из-за разреженного воздуха, отчасти из-за холода… но главным образом потому, что он не мог нормально дышать. Он достиг предела своих возможностей и понимал это, но ещё сильнее нагружал своё тело, чувствуя, как сердце болезненно колотится в груди.
У него мало времени.
Его тело уже выматывалось.
Не только от нехватки воды, хотя этот фактор определённо сказывался. Не только от пулевого ранения в плечо, и даже не от пулевого ранения в ногу.
Не от нехватки еды и даже не от принудительной детоксикации, которую он вытерпел за месяц в бегах по пяти странам, преодолевая тысячи милей…
Он ощутил то самое мгновение, когда пересёк границу.
Он точно знал, когда вошёл в ту другую конструкцию.
Он почувствовал это и не знал, то ли кричать от облегчения, то ли выскочить на другую сторону, откуда пришёл.
Боль ударила по нему.
Мучительная, душераздирающая боль.
Он осознал, что оказался отрезан от того серебристого, сложного света Организации.
Тот же серебристый свет охотился на него днями, неделями. Те часы и минуты расплывались в его сознании, превращаясь в месяцы, годы, бесконечную протяжённость времени.
На фоне его сознания мелькали образы.
Его лучший друг, Териан, выпустивший обе удачные пули, попавшие в него. Он пытался нейтрализовать его на улицах Калькутты, не убив при этом.
Он видел Рейвен, бежавшую рядом и сердито поджимавшую губы. В её беге виднелись следы хромоты — скорее всего, от того пулевого ранения, которым он её наградил.
Они послали за ним всё, что имелось в их распоряжении.
Бл*дский вертолёт в Бирме пытался вырубить его наркотиками с воздуха. Ночами ему приходилось спать в болотах, пытаясь избежать людей, которых охотники Организации могли заставлять искать его.
Его друзья повсюду, начиная с Северной Америки и Европы, охотились на него.
Молодые видящие, которых он завербовал и тренировал собственными руками и светом.
Теперь он уже несколько дней чувствовал их всех в своей голове.
Они орали на него. Шептали ему.
Пытались образумить.
Угрожали.
Теперь же, впервые с тех пор, как он выбежал из отеля «Маджестик»…
Наступила тишина.
Не полная тишина. Но почти.
Его заметили.
Это логично. Они почувствовали, что он здесь. Ему запрещено входить сюда, как и любому, кто носил на себе метку Организации. Условия перемирия были недвусмысленными.
Спотыкаясь, он брёл между деревьями, но теперь уже медленнее, пытаясь добраться до какой-то помощи, до того, кто может бросить его в тюрьму и хотя бы покормить.
Теперь он чувствовал, что к нему направляются другие, с другой стороны невидимой линии. Невидимой для людей и для любого, кто не видел края той плотной конструкции своим aleimi.
Для Ревика это был яркий круг света, озарявшего деревья и снег.
Пока он проталкивался сквозь последний участок рощицы, ломился через ветки леса, его дыхание клубилось в воздухе и быстро превращалось в кристаллики. На земле было ещё больше снега, маленький ручеёк застыл. Он остановился и пошатнулся, оказавшись под прицелом, поднял руки в воздух и дышал так тяжело, что поначалу не мог заговорить.
Он едва держался на ногах.
— Убежища… — прохрипел он сразу же,