— Не знал, что ты любишь Джоанн Харрис.
— Я тоже не знал. Барух еще в больнице, не знаю, когда его выпишут. Мне одиноко.
— Чем мы займемся? Будем сидеть тут, загорать и слушать, как поют птицы?
— Я хочу тебя кое с кем познакомить. Если это можно назвать знакомством. Кстати, спасибо, что пришел на похороны.
Константин смотрел на игравших детей. Они оставили игрушки и теперь изображали паровоз, носясь с одного конца лужайки на другой. Мать отложила журнал и неотрывно смотрела на них, размышляя, не вмешаться ли.
— Что ты думаешь насчет путешествия за границу?
Гилад посмотрел на него.
— Куда именно?
— Во Францию. Заодно и проверим, на самом ли деле ты так хорошо говоришь по-французски, как мы все думаем.
— Если честно, у меня нет настроения.
— Зря. Ты бы получил возможность познакомиться с человеком, которого ищешь уже семь дней. С того самого момента, как узнал о смерти своей жены.
— Ты знаешь, кто это?
Константин снял солнцезащитные очки.
— Да, я знаю, кто это. Ну что, с кем ты хотел меня познакомить?
— Я думаю, что это будет самое странное знакомство, которое у тебя когда-либо было.
… Кладбище оказалось пустынным. Именно пустынным, а не пустым — и Константин, и Гилад подумали об этом, не поделившись своими мыслями друг с другом. Здесь было спокойно и тихо — так, как и должно быть в месте, где тесно связаны жизнь и смерть. Они медленно шли по узким дорожкам, минуя аккуратные ряды могил и изучая памятники.
— Ну и ну, тут на самом деле нет ни души, — сказал Гилад, а потом продолжил чуть тише — так, будто смутился и подумал о том, что говорит слишком громко и кому-то мешает: — Что за чушь я несу. Кто тут будет шуметь? Тут и так все умерли…
— Знаешь, почему я не люблю кладбища?
— Потому что зороастрийцам нельзя здесь появляться?
— Каждый раз, когда я сюда прихожу, у меня такое ощущение, будто у меня кто-то стоит за спиной. Почти неуловимое ощущение чьего-то присутствия. Не присутствия людей на похоронной процессии, а другого присутствия. Словно какой-то человек застрял между жизнью и смертью и пытается выбраться, но сам не знает, чего он хочет — жить или умереть. И он просит, чтобы ему помогли. Но эту просьбу слышу только я. И помочь не могу.
Они остановились возле могилы с небольшим памятником из черного мрамора. Могила была окружена небольшим забором и выглядела ухоженной — о ней помнили, и сюда регулярно приходили. Гилад сделал шаг по направлению к могиле.
— Познакомься, — сказал он, обращаясь к Константину. — Это Владимир Гордон. Мой отец.
Константин посмотрел на фото, выгравированное на памятнике.
— Что говорят в таких случаях? — спросил он. — «Я рад знакомству» звучит неуместно…
— Не знаю. В любом случае, теперь вы знакомы. — Он посмотрел на памятник. — Папа, это Константин.
— Ты ему обо мне не расскажешь? Он ведь меня не знает.
— Конечно, знает. Я ему часто о тебе рассказываю.
Гилад сделал еще пару шагов и, осторожно переступив через невысокий забор, положил руку на черный мрамор памятника.
— Ну вот, папа, вы и познакомились. — Гилад помолчал, прислушиваясь к своим мыслям. — Я знаю, что сегодня не суббота, но, надеюсь, ты не в обиде на меня за то, что я потревожил твой покой посреди недели. Просто мне хотелось с тобой поговорить, а в прошлую субботу я не мог придти из-за траура. Наверное, ты уже знаешь, что произошло. Ты всегда знал, что у меня происходит, даже если я об этом не говорил. Помню, я провалил экзамен по математике, а ты позвонил мне и сказал: «Ну что, братец, в математике ты не силен? Ничего, все поправимо. Давай-ка сходим в кино. Экзамен ты сделаешь еще раз, а этот фильм скоро перестанут показывать». Фильм был совсем не смешной, но мы смеялись. — Гилад снова сделал паузу и присел рядом с могилой. — Я хотел сказать тебе, что мне тебя не хватает. В жизни бывают такие моменты, когда мне хочется позвонить тебе и сказать, что я неудачник. И что все у меня идет наперекосяк. И чтобы ты сказал мне: «Это у моего чемпиона все идет наперекосяк? Это другие думают, что у тебя все идет наперекосяк. Потому что у них все идет наперекосяк. А у тебя все отлично». И еще я хотел попросить тебя кое о чем — надеюсь, это тебя не затруднит. Если Кристина рядом с тобой, береги ее. Ночью она сбрасывает одеяло на пол и жалуется, что у нее мерзнут ноги. Если у меня не получилось сберечь ее, то, пожалуйста, постарайся, чтобы она не чувствовала себя одинокой.
Гилад взял с дорожки небольшой камень и положил его на могилу.
— Вот так, папа, — сказал он. — Я люблю тебя. Надеюсь, ты был рад познакомиться с Константином. Честное слово, я ни разу не преувеличил, когда рассказывал тебе о нем.
Константин положил руку ему на плечо.
— Идем, — сказал он. — Мне здесь неуютно.
Гилад поднялся, в последний раз взглянул на могилу, и они направились к выходу с кладбища.
— Давай присядем, — предложил Константин.
Гилад согласно кивнул, и они присели на скамейку возле ворот кладбища.
— Я тебя тоже кое с кем познакомлю, — сказал Константин и, расстегнув цепочку своего медальона, открыл его. — Это свадебное фото моих родителей.
Гилад посмотрел на фотографию красивой темноволосой женщины и мужчины в белом шарфе.
— Ты похож на отца, — улыбнулся он. — Как две капли воды!
— Этот медальон мне отдали после смерти отца. Очень ценная вещь, таких медальонов мало. Обычно их получают люди из высшего ранга священнослужителей. Зороастрийцы верят, что такой медальон дарит тому, кто его носит, мудрость во время принятия решений и внутреннюю гармонию.
— Сила огня, — кивнул Гилад, изучая медальон. — Я знаю эту птицу — это священный символ зороастризма. Это единственное, что у тебя осталось от родителей?
Константин промолчал. Он разглядывал молодого человека и девушку, которые стояли у одной из могил и что-то тихо говорили друг другу.
— Я думаю, что поеду во Францию, — снова заговорил Гилад.
— Тогда начинай собирать вещи. Мы поедем в ближайшие дни. — Константин снова надел медальон. — А теперь поедем обедать. От разговоров по душам у меня разыгрался аппетит.
Глава 24
Констанция Толедано достала нитку из иглы, которой вышивала, положила ее в небольшую коробочку и оглядела вышивку на пяльцах.
— Осталось совсем чуть-чуть, — сказала она. — Еще никогда я не вышивала так быстро!
На полотне был изображен человек, сидевший на холме спиной к зрителю, и наблюдавший за закатом над Иерусалимом. Закат уже был вышит, были вышиты и дома — остался только сам человек и холм, на котором он сидел.