Читать интересную книгу Черная Ганьча - Вениамин Рудов

- Попросишь у отца увольнительную. Сделай для меня. Ты же золотой парень, Лешенька! Сам не знаешь, какой ты человечище! - Припечатала поцелуй. - Лады?

Поцелуй подействовал мало, Алексей приподнял голову, соображая. И разом перестал чувствовать биение крови в висках. Уже не Лизкина рука - чужая слегка сдавила сердце и отпустила.

- Добре.

Она засмеялась и выскользнула, как ящерка...

Из-за холма по ту сторону проволоки показалась луна. Тучи перекатывались через нее, становились плотнее. Вот бег их замедлился, не стало видно луну.

На Кабаньих тропах Бутенко настигла темнота. И, как всегда, когда сразу наступит вечер, тишина стала полниться множеством звуков. Вот низко над головой прошелестела крыльями галочья стая - к вечеру галки возвращались к жилью; лес, было задремавший перед наступлением темноты, ожил: слышался треск сучьев, таинственные шорохи; прокричала птица, похоже, сорока; в глубине леса дробно застучали по мерзлой земле копытца животного - видать, спугнутая косуля.

С немым удивлением Бутенко внимал хаосу звуков, пробуя осмыслить, откуда они навалились. Ему стало немного тревожно, как всегда, когда остаешься один в темноте, далеко от жилья. Вокруг ухало, попискивало, звенело, трещали сучки, со звоном лопались льдинки.

И вдруг - как отрезало.

Густо и крупно повалил снег. Скрыло лес. Не стало видно тропу.

Бутенко шел Мокрым лугом по берегу осушительного канала, до половины наполненного водой. Сейчас вокруг было белым-бело, снегопад смыл очертания, и не разобраться, где обрывается берег.

Прошлый год тут наворотили канав. До самых морозов надсадно ревели тракторы и бульдозеры, грызли торфянище экскаваторы, хрумкали кусторезы, ползали канавокопатели.

В этом году мелиораторы не приехали. В осиннике гнездились птицы, по-прежнему мокло болото, а на осушенном участке погнало осоку и лозняк, повсюду пробился хвощ...

Кончался тринадцатый сектор, за ним начиналась вырубка. До заставы оставалось полпути. Лишь сейчас Бутенко вспомнил, что хотел позвонить. Свернул с тропы к заграждению, нащупал розетку, включился в линию связи.

Застава откликнулась сразу. Послышался сипловатый голос дежурного:

- Алексей, ты?

- Ну.

- Что у тебя?

- Порядок. Снег идет. Не видать ничего. Як в молоке иду.

- А у нас дождик. - Лиходеев не мог без подначки. - Хотел чего? Давай быстрее, некогда.

- Як там дела, Лиходей? Ну, обстановочка як?

- Нормально. Давай, годок, не тяни...

По ту сторону, за проволочным забором, неистово заорали гуси.

В их крике потонул голос Лиходеева.

Бутенко чертыхнулся. Днем с вышки были видны избы маленькой деревеньки, что раскинулась у самой границы; ближе всех к проволоке стояла на отшибе деревянная изба под красной жестью, огороженная с трех сторон хворостяной изгородью. В усадьбе было полно гусей. Видно, хозяйка их только сейчас загоняла.

Бутенко возвратился на тропу. Снег заметал следы, его набросало много, по щиколотку, идти становилось труднее - вязли ноги. Умолкли гуси, стало тихо, казалось, слышится шелест падающих снежинок.

Первый снег всегда веселит душу. Даже сейчас, облепленный с головы до ног, Бутенко ощущал в себе знакомую приподнятость, чуть ли не мальчишечий восторг его обуял, захотелось слепить увесистый снежок да запустить им... в белый свет, что ли?

Он подходил к кладкам через ручей, когда ему почудилось, будто в стороне кто-то громко вздохнул. Остановился, послушал.

"Юрында", - сказал про себя.

Как и до армии, говорил "юрында", "чамайдан", "хвонарь". И еще сотни слов произносил на свой манер, так привык с детства, не задумываясь над их звучанием. Под кладками, за тонким покровом льда, лопотал, вздыхая, ручей.

- Юрында, - еще раз, вслух уже, произнес он.

И замер.

Странно, сколько раз проходил через кладки, и ни разу не появлялось желания послушать тихую разноголосую песню ручья. А сейчас обостренный слух улавливал все оттенки звучания, и звуки казались удивительно слаженными...

Тропа вывела к вырубке, где торчали из снега молодые сосенки и темнели поверху старые трухлявые пни.

До заставы было полчаса ходу.

Бутенко шел медленно, опустив воротник полушубка и расстегнув верхний крючок, часто оглядывался, словно мог что-нибудь различить в снежной кутерьме. Порой начинало казаться, что вздох ему вовсе не померещился, что, пользуясь снегопадом, кто-то пробрался через границу на участке, за который несет ответственность он, Алексей Бутенко, старослужащий, опытный пограничник. Глядеть вдаль не имело смысла - снег падал и падал, устилал землю. Хорошо, когда снег уляжется на вспаханной полосе. Снег - он большое подспорье в охране границы.

Предчувствие редко обманывает - оно приходит от опыта, а на границе еще от знания обстановки.

Влекомый сомнениями, Бутенко возвратился назад, вышел на кладки, миновал деревеньку - теперь оттуда не раздавалось и звука, словно жилье похоронилось под снегом, - пересек Кабаньи тропы. Шел быстро, подсвечивая по сторонам следовым фонарем. Скоро разогрелся, пересохло во рту, зашершавели губы. Хотелось пить. Снег падал реже, не так обильно, но все еще густо и крупно - мокрый. Он напитал полушубок и валенки, мокрые, они стали неимоверно тяжелыми. Теперь, думалось Бутенко, до утра не высохнут даже в жаркой сушилке, а завтра не в чем будет идти на границу, если, конечно, майор снова уважит и отправит в наряд. Второй месяц Бутенко себе готовит замену, парень попался толковый, с ходу схватывает что к чему, самостоятельно научился готовить.

Если не принимать во внимание неразделенную любовь к Лизке, то до этого дня, до сей минуты, когда достиг пересечения троп и собрался в обратный путь, жизнь Алексея Бутенко протекала без крутых подъемов и опасных спусков, нормально протекала: известно, не то чтобы совсем как на ровной дороге, но без потрясений, которые в считанные секунды или возвеличивают человека, или сбивают с ног и отшвыривают в сторону.

Сам Бутенко, пожалуй, затруднился б ответить, храбр он или труслив, готов ли к самопожертвованию, к героическим поступкам, о которых наслышан, читал, видел в кино. Привычный к труду с малых лет, он и в армии не ощущал тягот службы, хотя в душе иногда сетовал на поварское свое положение.

В первые мгновения стоял потрясенный, не знал, что предпринять - как прирос к месту над припорошенными следами. Не сразу разобрал, что следы ведут к границе, до которой рукой подать, что счет идет на секунды, а тот, кого ждали так долго и в постоянной тревоге, - уйдет.

От волнения взмокла спина и свело челюсти. Полтора года ждал Бутенко "своего" нарушителя, все продумал - от первого оклика "стой!" до самого трудного...

А сейчас растерялся. От неожиданности. Стоял над следами, теряя драгоценное время.

Много часов спустя, когда времени было вдоволь и не надо было спешить, он перебирал в памяти каждый свой шаг, все свои мысли, поступки.

Что-то еще удерживало на месте, еще продолжалось оцепенение. Непослушными пальцами достал из сумки ракету. Зеленый свет залил глаза слепотой.

Прежде чем в глазах окончательно потемнело, успел в зеленом хаосе выхватить взглядом чужого. Выстрел ракеты заставил того обернуться, пригвоздил к месту, неправдоподобно огромного в неверном мелькании, будто впаянного в зеленую круговерть.

- Стой! - Вместо грозного окрика из горла Бутенко вырвался придушенный писк. - Стой, стрелять буду!

Чужой рванулся в обратную сторону, к заграждению, взял с ходу КСП одним прыжком. И исчез в снегопаде. Позднее при обыске местности под снегом нашли упругий пластмассовый шест.

Бутенко на заграждении чуть было не повис. Когда, располосовав полушубок от воротника до низа и поранив ладонь, перебрался на другую сторону заграждения, чужой оторвался.

Оставались следы. Снег их уже успел припорошить - крупные, размером приблизительно сорок четыре.

Бутенко кинулся вслед. Ноги по колено вязли в снегу, снег набивался в валенки.

Чужой шел в полную силу - широко и сильно.

Бутенко отставал от него. Шаг его с каждым метром становился короче. На пригорке пограничник упал - то ли споткнулся о рытвину, то ли задохнулся. Сунул в рот горсть снега, другую. Не было сил подняться.

Сквозь белую мглу приплыли отзвуки станционного колокола: видно, отправлялся пассажирский. Бутенко представил себе заснеженный состав, полосы света из окон вагонов, нетерпеливо пофыркивающий тепловоз. И Лизку на подножке одного из вагонов. Стояла в кофтенке и короткой юбке и махала рукой. Как тогда, после регистрации в поселковом Совете...

Ему не было холодно. Без валенок бежалось легко, как сто пудов скинул. Ноги в шерстяных носках будто всю жизнь так бегали. Только пылало лицо. Лицу было очень жарко, как у раскаленной плиты, с пригорка летел - как на крыльях. С каждым шагом отчетливей становились следы - их не успевало заносить снегом.