Читать интересную книгу Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Ответы на эти вопросы мало чем отличались один от другого: капитан не терпел никакого непослушания, он был строг, но всегда справедлив. Действительно, он порой поступал, как ему подсказывал его опыт, но офицеры вынуждены были признать, что ошибаться ему не случалось. Первый помощник, господин Дюбурнёф, сказал, что однажды и он был посажен на корабле под арест — как это было отмечено господином Дюмангаро, но добавил, что произошло это из-за столкновения с капитаном насчет того, поднять ли во время бури парус на фок-мачте. Теперь он считает, что капитан в этом споре был абсолютно прав. Господин же Дюмангаро в этой связи заявил, что будто бы капитан приказал матросам схватить первого помощника, надеть на него наручники и запереть в трюме, однако матросы не выполнили приказа, почему он и говорит о неподчинении на корабле.

Что касается боцмана, то он засвидетельствовал, что матросы ни разу в течение всего плавания не нарушали приказов. А что до первого помощника, то, когда капитан посадил его под арест, он спустился в свою каюту и вышел оттуда назавтра, тотчас по снятии наказания.

Господин Префонтен, второй помощник, ответил на этот вопрос в том же смысле.

— А вы были в курсе этих историй? — спросил нотариус.

— Никогда ни о чем подобном не слышала, — ответила я.

И была совершенно искренна.

Господин Дюмангаро пожаловался, что стал жертвой недружелюбия капитана с самого первого дня. Особенно же вначале, когда его часто по пустякам подвергали арестам. Заметив в дальнейшем преступные отношения капитана с госпожой Фитаман, он подумал, что не для того ли уж капитан постоянно его устраняет с дороги, чтобы ничто не мешало ему любезничать также с его женой? И, лишь убедившись в добропорядочности супруги третьего помощника, капитан наконец сменил гнев на милость и перестал к нему придираться.

На это обвинение капитан ответил следующим образом:

— Взгляните на список членов моего экипажа, и вы сразу удостоверитесь, что господин Дюмангаро у меня офицер сверхштатный. Он желал добраться до Пондишери, и его жена свой проезд уже оплатила. И чтобы позволить ему путешествовать даром, я записал его как своего офицера, третьего помощника. Но на борту он попробовал было вести себя как пассажир, я же требовал, чтобы он исполнял обязанности офицера. Прошла не одна неделя, пока он это себе уяснил.

В свою очередь боцман, Ален Ланье, которому довелось уже плавать с господином Дюмангаро на другом корабле, заявил, что насколько он помнит, этого офицера там даже чаще наказывали, чем на «Стойком». По словам боцмана, офицер этот позволяет себе во время дежурства разные вольности. Кстати, когда исчезла госпожа Фитаман, господин Дюмангаро находился на палубе, а не, как положено, на полуюте. Рулевой подтвердит этот факт. Господин Дюмангаро возразил, что он спустился всего на минутку — выпить стакан воды, но сразу же возвратился на полуют и оттуда именно и увидел фигуру в белом, выбегавшую из-под навеса.

— Кто-то сказал, что госпоже Дюмангаро тоже порой случалось сидеть во главе стола. Это правда, Армель? — спросила госпожа Дюкло.

— Не знаю, сударыня. Я не заглядывала в кают-компанию. Мы ели всегда у себя.

Как мы слышали на борту, одна госпожа Фитаман занимала почетное место. Но не мне подтверждать этот факт. Кок говорил, что она иногда являлась и в камбуз, командовала, составляла меню.

В суде вопросы и ответы следовали один за другим. Чередовались они и вечером у нотариуса. Тяжкие были дни. Я уверяла себя, что, если б не письмо, я бы меньше интересовалась процессом. Но это неправда. Каждое утро я себя спрашивала со страхом: что нам готовит следующий день и какие разоблачения дойдут еще до моих ушей? Потому что нотариус не забывал ни единой мелочи. Что касается трех других обвинений, то вопросы бывали почти всегда одинаковыми, но ответы несколько различались, и господин Дюкло это тщательно отмечал. После показаний судового врача к предшествовавшим вопросам добавился новый: была ли беременна госпожа Фитаман? Его задавали совсем молодым матросам и даже юнгам. Их ответы сличали, людей сводили на очную ставку. Я не улавливала разницы между обеими процедурами, не в пример нотариусу, который придавал большое значение всем этим тонкостям.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Правда ли, что вы уже не считали нужным скрывать свою страсть и кто угодно мог видеть, как вы целуете госпожу Фитаман на палубе… или где-нибудь в другом месте?

— Я действительно поцеловал однажды на палубе госпожу Фитаман. Это был день ее рождения, и по такому случаю мне захотелось выразить свое доброе к ней отношение. Другие последовали моему примеру и тоже поцеловали ее.

С течением дней мне открылись кое-какие стороны жизни на корабле, о которых я не имела понятия, хотя и жила рядом. И как же я переменилась с тех пор! Дело дошло до того, что я с нетерпением ожидала, когда меня станет расспрашивать госпожа Дюкло. Ее вопросы часто бывали плоскими, но иногда случались и каверзные. Они заставляли меня возвращаться назад, вглядываться в прошедшее, размышлять. У госпожи Дюкло, как я в конце концов поняла, любопытство отнюдь не было нездоровым. Происходило оно скорей от душевной праздности, неодолимой потребности предаваться мечтам, желания убежать от бесцветной жизни со старым мужем, бесчувственным к женским прелестям. Но как сама-то она, госпожа Дюкло, могла дать себя обольстить человеку и немолодому, и неказистому, который способен был ей предложить лишь ссылку на остров, куда-то на край света? А благодаря процессу она, оставаясь лицом посторонним, переживала все то, что ей казалось любовным романом госпожи Фитаман. И снова тут действовало обаяние капитана, даже не подозревающего об этом. Он ей являлся, должно быть, таким, каким порой виделся также и мне: стоящим на полуюте с подзорной трубой в руках или облокотившимся на ограждение перехода. В иные часы она, вероятно, воображала себя с ним рядом на полуюте. Допускаю, что у нее сохранились кое-какие приятные воспоминания о двухлетней давности путешествии к Иль-де-Франсу. Никогда ведь не проникнешь в чужую душу до дна, тем более что люди меняются, сами того не зная. Не ушла ли и я за полгода на удивление далеко от той девушки, что поднялась тогда на корабль в Лориане?..

— А как капитан исполнял свои обязанности на борту? Не могли бы вы рассказать об этом поподробнее?

Пришлось рассказать историю с подозрительным кораблем, который приблизился к нам и спросил, какого мы подданства. Я уже понаторела в искусстве переводить допросы на безопасную тему.

— Шесть бутафорских пушек, вы слышите, друг мой!

Улыбнувшись, нотариус вернулся к процессу.

— Вот еще эпизод со шпагой… Но мне бы хотелось побольше узнать об этом и из других показаний прежде, нежели попросить уточнения у вас, Армель, — сказал он. — Все тут покрыто мраком. Этот клубок следует распутывать осторожно. Председатель напрасно выказывает нетерпение.

Но, будучи человеком нервным, тут же добавил:

— Уже скоро девять, идемте спать, пора гасить лампы. Негоже нам следовать по стопам Фуйоза.

Дело в том, что к его предшественнику, господину Фуйозу, когда тот после отбоя сидел за ужином вместе с женой и другом, внезапно ворвался с солдатом сам господин де Мопен. Так как нотариус не пожелал погасить свои лампы до окончания ужина, то губернатор велел солдату немедленно их задуть. Господин Фуйоз воспротивился этому, и тогда губернатор, хорошенько его отдубасив, схватил за шиворот и потащил в тюрьму. О случившемся донесли директорам Вест-Индской компании, и господин де Мопен написал им в свое оправдание: «Я застал нотариуса отнюдь не за ужином, а за бражничаньем в компании жены и какого-то незнакомца». Такого примера было вполне достаточно для господина Дюкло.

Мы жили уже у Большой Гавани, когда до нас дошла весть об отъезде господина де Мопена и прибытии нового губернатора, господина де ла Бурдонне. Все переменилось за несколько месяцев. Порт-Луи принял вид настоящей столицы с магазинами, батареями, с двумя малыми фортами для защиты Ложи и, главное, с каменной и украшенной колоннадой резиденцией губернатора в центре города.