Читать интересную книгу Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир - Борис Джонсон

Он просто сбросил тюбики с краской в ящик и, глядя на стену, просто бочком вышел из зала. Дэниел Маклайз, ирландский портретист, видел это и понял, что перед ним большой мастер. «Он знает, что закончил, — вот и уходит», — объяснил он стремительный уход Тёрнера.

Тёрнер написал несколько вариантов «Горящего парламента», и во всех имеется одна поразительная особенность. Они не вызывают какого-то особого чувства ужаса. Не видно воздетых в отчаянии рук — как, например, в изображении армии Ганнибала в объятиях снежной бури при переходе через Альпы. Это, скорее, праздничный костер, а синее вечернее небо и кудрявые облака как будто освещены красивым закатом солнца. Возможно, Тёрнер так к этому и относился. Он всегда выступал за реформы, а если хочешь реформировать парламент, то сжечь его — хорошее начало. Заказчиками у Тёрнера были богатые тори, но его мироощущение было реформистским, вольнодумным. Он поддерживал греков в их борьбе за независимость и написал прекрасную картину, изображавшую резню на Хиосе. Но ярче всего его свободолюбивый дух проявлялся в делах домашних.

Он никогда не был женат и, похоже, часто оказывался в объятиях проституток и других дам, готовых любить за деньги — как дома, так и за границей. Сохранилась непристойная поэма, которую он написал в возрасте за тридцать и посвятил девушке по имени Молли, которая стала для него «пропуском в блаженство».

У него были длительные отношения с Сарой Денби, вдовой известного песенника и приятеля Тёрнера. Миссис Денби была на десять лет старше, и исследователи полагали, что две ее дочери, Эвелина и Георгиана, были от Тёрнера. Но недавно возникла гипотеза, что дочери Сары Денби были зачаты от отца Тёрнера, Уильяма. После смерти жены старина Уильям стал важной фигурой в хозяйстве художника — помогал натягивать холсты и лакировать картины. Входило ли в его обязанности обслуживать любовниц сына — этого мы, наверное, никогда не узнаем, но ясно одно — это семейство обычным не назовешь.

В среднем возрасте Дж. М. У. Тёрнер с удовольствием флиртовал — а может, и более того — с двумя дюжинами дочерей своих друзей, а когда уже стал слегка терять форму, он встретил Софию Бут, у которой был пансион в Маргите. Здесь, на этом приятственном кентском курорте, он наслаждался роскошными морскими видами, восхитительным светом и при помощи нового чуда техники — парового корабля, или парохода, — мог совершать быстрые и регулярные поездки туда из Лондона.

Обычно он стоял на корме и смотрел на бурлящую воду, а когда умер муж Софии, Тёрнер очень грамотно организовал ее осаду — он использовал тактику, опробованную на вдове Денби, — и внедрился в ее постель. Его собственный дом на Харли-стрит имел теперь сюрреалистический вид. Те, кто приезжал сюда, попадали в диккенсовскую атмосферу упадка и запустения. Один из посетителей сказал, что «этот дом выглядит как место, где было совершено какое-то ужасное преступление» — облезшая краска на двери, «липкая грязь на окнах от частой смены дождя и пыли». Дверь открывает немая служанка с забинтованным лицом. Даже картинная галерея в жутко запущенном состоянии, в крыше и окнах столько дыр, что посетителям советуют иметь при себе зонтик на случай дождя. Но вся штука в том, что самого Тёрнера-то там и нет. Он увез Софию Бут в Челси, в небольшой коттеджик на берегу реки, и там прогуливается туда-сюда с этой полногрудой неграмотной вдовой младше его на двадцать пять лет: она — высокая и статная и он — переваливающийся на коротеньких ножках рядом с ней, как кривоногий старый морской волк.

Соседи и торговцы в Челси научились обращаться к нему «мистер Бут», или «Мопсик Бут», или — как ему нравилось — «Адмирал Бут», отдавая дань его мореходскому виду. Никто не думал, что этот красноносый чудаковатый старикашка — величайший художник Англии, а Тёрнер так стремился сохранить свою частную жизнь в неприкосновенности, что, покидая академию или свой клуб на Пэлл-Мэлл, изо всех сил старался, чтобы никто не слышал, как он называет адрес кебмену.

Такими были его отношения с Софией Бут — тайными, но явно более приятными, чем любые другие его влюбленности. Потому-то мы и видим, как он возвращается в 1839 году на пыхтящем пароходе из Маргита и бесцельно глазеет с левого борта на показавшийся вдали Лондон. Если сравнить гений Тёрнера с полотном, то сейчас оно было доведено до совершенства и отлакировано. Поверх одного из самых великих творческих воображений в истории слой за слоем были наложены опыт и интуиция.

Он копировал старых мастеров, опровергал их, превзошел их и выковал свой собственный революционный и доходный стиль. Он впитал в себя перемены лондонского ландшафта, перемены более быстрые и более поразительные, чем при жизни любого предыдущего поколения. За время его жизни население выросло втрое или даже вчетверо, а стремительная и жестокая техническая революция изуродовала образ мысли и жизни людей. Тёрнер знал их жизнь во всей полноте — от мадригалов в гостиных дворца Петуорт-хаус до непристойных плясок моряцких девок в пабах Уоппинга. Он как никто другой изучил переходы света на природных объектах, а в Лондоне он видел, как дым и пар промышленной революции преломляли этот свет, и цвет его становился интенсивнее.

Он уже создал тысячи картин маслом и акварелей, он изобразил тысячи предметов и людей, но ничто не прославило его больше, чем объект, на который он смотрел в тот момент. Это корпус некогда знаменитого корабля в доке в Ротерхите. У него нет парусов и мачт, но своим острым взглядом Тернер смог разобрать надпись на его борту. Это «Смелый». Для человека его поколения это имя звучит как набат.

Его назвали так в честь захваченного в битве при Лагосе французского 74-пушечного корабля. Фрегат ее величества «Смелый» сражался в Трафальгарской битве, и сражался с беспримерной доблестью. Он сильно пострадал, пытаясь защитить флагманский корабль Нельсона, «Виктори». Это с его помощью англичане заставили сдаться французский корабль «Устрашающий», с его помощью захватили флагман наполеоновского флота «Необузданный». Другими словами, Тёрнер смотрел на один из самых героических кораблей за всю героическую военно-морскую историю Англии.

Тёрнеру было тридцать лет, а этот корабль уже «отметился» в определении хода мировой истории. Он способствовал утверждению Англии как величайшей морской и торговой державы на Земле. С того сражения — а также с блестящей победы под Ватерлоо — начался непрестанный подъем Англии как мастерской мира. Все, что Тёрнер видел вокруг из своего идеального наблюдательного пункта на борту парохода, плывущего по Темзе, — доки, фабрики, хаотично разбросанные дома и цеха, — все это возникло в каком-то смысле благодаря отваге этого корабля. И что же с ним сделали? Вот он стоит — изуродованный, почти уничтоженный алчным капитализмом, его покрытый славой корпус растаскивают на доски и превращают в хлам. Это все равно что видеть, как старую, больную лошадь, выигрывавшую все скачки подряд, увозят в телеге на бойню, чтобы забить на корм для собак. Клик — работает фотографический затвор в глазу Тёрнера — клик, клик, клик. Пароход пыхтит и уходит, выворачивая вверх по реке — а Тёрнеру в ближайшие недели и месяцы предстоит думать, как достойно отдать последнюю честь фрегату «Смелый» — красно-золотой погребальный костер.

Прошло лишь два года, как королева Виктория взошла на трон в 1837 году и начала свое царствование с оскорбления. Констебля уже не было в живых, и в Англии Тёрнеру не было равных в его искусстве. Тем не менее первый наградной список королевы включал Ньютона, миниатюриста, Уэстмакотта, скульптора, и Кэлкотта, ученика Тёрнера, но не самого Тёрнера. «Я полагаю, весьма возможно, что он обиделся», — сказал член академии советник Лесли. Это было мягко сказано. А дело-то в том, что королева, наверное, считала Тёрнера болваном.

Начиная с 1820-х годов он становился все более странным. Потому что отказывался делать то, что, по всеобщему мнению, должен делать художник — то есть изображать людей и предметы в узнаваемом виде. А его эгоистическая одержимость светом, как он видится глазами Дж. М. У. Тёрнера, стала казаться каким-то отклонением. Кое-кто считал, что он просто валяет дурака, забавляясь доверчивостью публики. Он стал приобретать такую же репутацию, как Дамьен Херст. «Смылки и белила» — презрительно отозвался кто-то о его любви к белой краске. Был даже скетч, где подмастерье пекаря роняет на пол пирожные с красным и желтым джемом, вставляет это месиво в раму, называет полотном Тёрнера и продает за 1000 фунтов. Неудивительно, что Тёрнер хотел заставить своих критиков замолчать, хотел восстановить свою репутацию картиной большой и серьезной, но при этом и ярко тёрнеровской.

Вот он и выбрал образ обветшалого корабля, стоящего на приколе, только добавил от себя кой-какие детали. У корабля, который он видел в доке, не было мачт и парусов. Вряд ли Тёрнер видел, как его тянут на буксире, но если его буксировали из Четэма в Ротерхит, то солнце изображено не там. А экипаж не называл свой корабль «Смелый» — его называли «Нахальный». Но «нахальный» — это не совсем то настроение, которого хотел добиться Тёрнер — понятно почему.