тут…» 
Торгаш вышел со мною.
 – Ты, – спрашивает, – серьёзно это, насчёт приглашения?
 – Что за вопрос?
 – А то, что девка правду сказала, ты к ним не больно жмись.
 – Такая же она, эта девка!
 – А не важно, кто учит. Ко всем прислушивайся. Гроши попридержи, не носи так. Уродовался, наверно, в море за эти гроши.
 – А для чего ж уродовался? Чтоб скрипеть над ними? Пусть знают мою добрость.
 – Это они знают, родной. А поэтому семь шкур сдерут – и мало покажется.
 Ну что вы скажете – профессор! Но, между прочим, сам только что полторы шкуры содрал, – от стыда не помер.
 – Будь здоров, – говорю. – Придёшь в «Арктику»?
 – Точно не обещаю. А в смысле курточки – вспомнишь меня не раз. Ей сносу не будет. Заляпаешь чем – потри ацетончиком, и опять она новая.
 – Вспомню, – говорю. – Потру ацетончиком. Салют!
  3
 Я вышел из порта весёлый, и мороз мне был нипочём, вот только пиджак и пальто неудобно было тащить – все, кто ни шёл навстречу, ухмылялись: ну и фофан, обарахлился, до дому не утерпел. И я подумал – сколько ни живи с людьми, а что они про тебя запомнят? Как ты глупый и пьяненький по набережной шёл. И ладно, какая мне от этого печаль, не вернусь я в эти места никогда.
 Сверху уже не видно было – ни воды, ни причалов, сплошное облако плыло между сопками. Небо загустело к ночи, стало ветреней, и покуда я шлёпал к общежитию – мимо вокзала, по-над верфью, – понемногу голова засвежела. И тут я вспомнил про бичей. И чуть не завыл – господи, и зачем я этот цирк затеял! «Всех приглашаю!» Видали лопуха?
 А ведь эти деньги, если на то пошло, уже и не мои были. Вот я им брякнул насчёт «своей», – а ведь я правду сказал. Была девочка. И это я из-за неё решил уехать. С нею вместе уехать. Куда – не знаю, это мы ещё решим, но кто же нам на первое время поможет? Вся надежда была – в этой пачечке. А она уже вон как потоньшала – я прямо душой чувствовал, сквозь рубашку.
 Я шёл как раз мимо Милицейской, где Полярный институт, и хотел уже дойти до общаги, закинуть шмотки, но посмотрел на часы – около четырёх уже, а в пять она кончает работу. Потом её кто-нибудь провожать пришьётся или в кино позовёт, в наших местах хорошую девочку скучать не заставят.
 Старуха-вахтёрша кинулась ко мне, но я сказал ей:
 – Мамаша, метку несу.
 А это как пароль. Метят эти учёные деятели пойманную рыбу, цепляют ей на жабры такие бляшки и выпускают, а рыбаков просят эти бляшки приносить и рассказывать – где эту рыбу снова поймали. Который год они её метят, а рыба всё та же в Атлантике и на палубу сама не лезет. Однако рубль за такую метку дают. Так что старуха меня пропустила, только велела вещички на вешалку сдать. А спросила бы – покажи метку, я бы ещё чего-нибудь придумал, на то я и матрос.
 На втором этаже ходил по площадке очкарик, что-то в кулак себе шептал. Такой чудак с приветом – отрастил бородку по-северному, как у норвега, а теперь щиплет и морщится. Житья человеку нет.
 – А нельзя ли, – говорю, – вызвать товарища Щетинину?
 – Лилию Александровну?
 – Ага, – говорю, – Александровну.
 Оживился очкарик. Вот такие, наверное, и пришиваются. Чёрт-те чего он ей нашепчет, а девка и уши развесила.
 – К вам, – спрашивает, – вызвать?
 – Ага, к нам.
 Уставился на меня с подозрением. Но я прилично держался, в сторонку дышал.
 – Нельзя, – говорит, – она в лаборатории. Извините, рабочее время…
 – Ну, это детали. А главное – к ней брат приехал. Из Волоколамска. Сегодня же и уезжает.
 И откуда у меня в башке Волоколамск взялся? Старпом у нас был из Волоколамска.
 – Это вы – брат?
 – Нет, что вы. Он там внизу дожидается.
 – Почему же вошли вы, а не он?
 – Знаете, глухая провинция. Застеснялся.
 Пошёл всё-таки звать. Вот тебе и очкарик. С бородой, а не сообразит, что может парню девка просто так понадобиться вдруг до зарезу. Хотя бы и в рабочее время.
 Наконец она вышла, Лиля. И он за нею выглянул.
 – Лиличка, я понимаю – брат, но время, к сожалению, поджимает…
 Такой он был вежливый, никак не мог уйти, стучал дверьми в коридоре, а мы стояли, как дураки, молча.
 Потом я спросил у неё:
 – Сразу догадалась?
 – Нет. Подумала – кто-нибудь из моих.
 Мы стали у перил. Тишина тут, как в церкви, по всей лестнице малиновые ковры, и всюду, куда ни посмотришь, картинки: какая на белом свете водится рыба и как её ловят – тралом, кошельковым неводом, дрифтерными сетями, на приманку, на свет. Почему-то ни разу я к ней сюда не приходил. А вот «мои» – поди, уже побывали.
 – Кто же они, «твои»? Что-то не рассказывала.
 – Двое моих сверстников тут приехали. Из Ленинграда. Тени забытого прошлого. Завтра уходят в плаванье.
 – На «Персее»?
 Есть у них при институте такое научное корыто, поисково-исследовательское, больше чем на две недели не ходит.
 – Нет, они не