Читать интересную книгу Зуб мамонта. Летопись мертвого города - Николай Веревочкин

— Веришь, нет — на фронте не пил. А сейчас пью. Что за жизнь, Кузьмич! Сначала нашу с тобой Ильинку утопили. Как кутенка в луже. Малую, так сказать, родину. Гнездо разорили. И нас с тобой не спросили. Ладно, там еще понять можно было. Село утопили — город построили. Потом развалили большую родину. И войны не было, а от города одни руины. Теперь вот меня, как старого попугая, увозят черт-те куда на потеху. Я до этого Берлина по всей Европе на брюхе прополз.

Кузьмич молчал. Руки скрестил, ноги вытянул. Смотрит поверх очков в сторону и ничего не видит. Мир преломился в слезе.

— Значит, не уговорил сына остаться?

— И что бы ты на моем месте сказал? Я, Кузьмич, не литератор и не историк. Я математик. Что вижу, то вижу. Нет у меня контрдоводов, нет. Есть только обида. Не знаю на кого. Вот и твой музей. Прости меня, конечно, старпера, кому он здесь нужен? Города нет, а ты — музей, музей… Ну, проскрипишь еще, дай Бог тебе здоровья, со своей вечной простудой лет десять. А потом? Кому это нужно? Вот объясни мне, историк, нынешний исторический момент. Мы что — плохо жили? Для чего расплодили нищету, как тараканов на кухне? Ради какой великой цели загубили город?

— Ну, история — вещь долгая. Мы с тобой старики, Вася. Опавшие листья в заповедном лесу истории. Мы смотрим на мир глазами из прошлого. Это уж молодым решать — для чего. Вырастут новые люди, для которых эти развалины были всегда. Руины не будут напоминать им о напрасно прожитой жизни, унижать человеческое достоинство. И тогда…

— Листочки, лепесточки… Хреновые мы с тобой учителя были, Кузьмич. Так бы и сказал: навоз на полях истории. А я тебе объясню исторический момент. В людях убивают память. В людях убивают бескорыстие. Весь этот город, вся эта страна держалась на бескорыстии. А сегодня хороший человек — враг общества. Не то беда, что город разрушили, людям души наизнанку выворачивают — вот что страшно. Сегодня подлецам везде у нас дорога и ворам везде у нас почет. Люди гордятся тем, чего должны стыдиться. И стыдятся того, чем надо гордиться. Что они могут построить? Ты посмотри — все разворовали, все разрушили. Ну, ладно — социализм им мешал. Фермы зачем ломать? Коровы что — членами партии были?

— История, Вася, — наука о развалинах. Нет развалин — нет истории. Степноморск был обречен. Почему? Потому что в таких городах золотой середины, в отличие от столиц и глухих деревень, зарождалось общество, которого в принципе не должно было быть. Его не должно быть, а оно было! Мы с тобой старые, дряхлые романтики, старые мальчишки. Отправили Бога на пенсию по возрасту и всю жизнь, как могли, строили рай на земле. Утопию. А Бог не любит, когда его отправляют на пенсию. Пришли другие люди. Им тоже кажется, что они справятся с работой Бога. Отрицание отрицания. От истории не убежишь. Догонит. Ты представляешь, что чувствовали мужики, когда их раскулачивали? Дело не в том, хорошее или плохое общество мы построили, дело не в том, плохие мы были или хорошие и сколько всего в жертву принесено. Историю это не интересует. Ей все равно — золотой век, средневековье — придет время и растопчет. И хорошее, и плохое. Это нам казалось, что будущее только светлым бывает. Не мы первые, не мы последние. Человечество такие катастрофы ждут, что нам еще завидовать будут. Ты знаешь, что здесь люди селились три тысячелетия назад? Что за люди? Откуда пришли? Куда ушли? Никто тебе не скажет. От них даже развалин не осталось. Одни кости.

— А от меня в этой земле даже собственных костей не останется, — сказал Василий Васильевич мрачно.

— Германия — страна хорошая, — утешил его директор музея.

— Да мне сейчас хоть в Германию, хоть на Марс. Я ведь давно в себя уехал. Бывают, Кузьмич, такие времена, когда стыдно быть человеком. С нашим воспитанием сейчас и шагу не сделаешь. Что ни шаг — через себя перешагиваешь. Свобода, независимость… Слова. Чего мы действительно добились, так это независимости от совести. Права воровать, брать взятки, продавать должности, делать крепостными старых товарищей. Ты правда думаешь, что воры могут построить демократию? Честно скажи: в перспективу веришь?

— Ну, — замялся директор музея, — если там, — поднял он глаза вверх, — воровать и должности продавать перестанут, жизнь наладят по честным правилам, и если здесь, — опустил он глаза вниз, — народ перестанет ждать, когда его начнут кормить с ложечки, и научится вкручивать шуруп, а не забивать его молотком… Главное — человеком остаться. Кто знает, что завтра случится? Кто мог подумать, что Союз развалится? Может быть, нас еще и Возрождение ждет. Все меняется. И довольно неожиданно. Ты знаешь, что динозавры не вымерли? Они просто превратились в птиц.

— А я не верю, — затосковал Шумный. — Город можно четыре года изо дня в день бомбить, камня на камне не оставить. Но любая война кончается. Вылезут люди из подвалов и построят новые дома. А нас никто не бомбил. Сами себя бомбили. Мы просто здесь никому не нужны. Посмотри на мертвый город. Кто его отстраивать будет? Геростраты города не строят. Плохое время, плохое…

— Лекарство сладким не бывает. Это мы потом узнаем: плохое или хорошее.

— Хорошая страна — это страна, где хорошим людям хорошо живется. А плохая, где хорошо живется плохим людям, — разъяснил Шумный. — Плохо, когда хороший человек не может приспособиться к новым временам. Что-то не то или с человеком, или со временем. А мы, провинциалы, в ладоши хлопали: перестройка, перестройка… Все прохлопали. Смотрели на себя чужими глазами, верили людям, которые, ничего не зная о нас, судили нас. Вот говорят: коммунизм — миф. Согласен, миф. А демократия вдвойне миф. Потому что настоящая демократия — это и есть коммунизм…

— Жизнь человека не делится на социализм, капитализм. Жизнь человека — просто жизнь.

В дверях зашуршало.

— Кто там? Заходите, — пригласил удивленный Кузьмич: в этот день в музее не было отбоя от посетителей.

Вошли Антон с Андрейкой. Застеснялись.

— Вам чего, ребята?

— Василий Кузьмич, мы хотели карту Ильинки посмотреть. Есть у вас в музее карта Ильинки?

Гордо поднял Кузьмич одуванчик головы и с победной укоризной посмотрел на Шумного глазами, увлажненными слезой.

— Нет, Вася, если молодые люди историей интересуются, значит…

И махнул рукой, не договорив. Расчувствовался старик.

Раз в год, в летнее равноденствие, в белую ночь воды Степного моря размыкаются. Делаются прозрачными и призрачными, как воздух. И открывается Ильинка. С садами, огородами, домами. Вся в дымке, без теней, сонная и тихая.

Как раз накануне этого дня по растрескавшемуся асфальту, ведущему в затопленную деревню, охваченные ознобом золотой лихорадки, крутили педали пять велосипедистов. Самый нетерпеливый из них — Андрейка — танцуя на педалях, приставал ко всем с одним чрезвычайно глупым вопросом:

— Антон, а ты что купишь? — догнал он предводителя кладоискателей.

— Блесну.

— Блесну? Да этих блесен миллион можно будет купить.

— Это особая блесна. Без лески, без спиннинга — бросишь ее в воду, свистнешь, а она самостоятельно к тебе плывет, как собачка. Отлип!

— Ври, — не поверил Андрейка.

Приотстал и пристроился к Индейцу:

— А ты, Вань, что купишь?

— Отстань.

Андрейка еще приотстал.

— Пушкин, а ты?

— Береговую улицу.

— Нет, правда…

— Ну, еще Овражный переулок прикуплю. Отцепись.

— А ты Руслан?

— А ты?

— Харлея, — откинувшись на сиденье и издав губами рокот, Андрейка изобразил, как он будет носиться на мотоцикле по родному бездорожью.

Из-под шуршащих шин обильными брызгами разлеталась жирная саранча, потрескивая и посверкивая сиреневыми крылышками. Вкусно пахло диким полем. Теплый ветер дул в спину. Солнце нежно плавилось, и земля смотрелась ясно, без дымки. Выкатили на сопку. Дух захватило от простора. Степное море, бор, небо. Было видно, что Земля — планета. И планета красивая. Очень редко бывает, чтобы земное место высвечивалось так полно, так душевно. Вдоль исчезающей в тени леса дороги вальсировал, шурша травами и посвистывая, сорный вихрь.

— Ведьмы свадьбу справляют, — разъяснил с неодобрением природное явление Антон и добавил: — Если нож бросишь, на нем кровь останется.

Пушкин зажал зубами лезвие самодельного ножа, гикнул и, привстав на педалях, погнался за смерчем.

— Только тот, кто нож бросит, долго не проживет, — печально вздохнул ему вслед Антон. Но жуткая примета не удержала остальных от погони за ведьмами. Закружило их лето, как спицы в колесе, наполнило беспричинным восторгом легкие. Странное время круговерти. Жить не успеваешь. Так и хочется попасть в три места разом. Спроси их, что делается в мире, кто с кем воюет, как зовут президента, посмотрят на тебя, как на чудака. На свете происходят куда более важные вещи: на Восьмой бригаде щука берется на желтую блесну, под Малыми Козлами карась пошел, а за Шортаем в посадках ягода поспела. Дребезжат старые велосипеды. Летит, накреняясь, зеленая планета под синим парусом неба, туго надутым знойным, полынным ветром.