слова несколько расходились с предыдущим утверждением про «нагуляла» и «хмырову дочь», но я благоразумно прикусила язык, потирая звенящую голову — не хватало только очередной дырки или вмятины. — Мать твоя чистая душой, что ей делать было, такому, как папаша твой, не отказывают, но ты! Ты! Два дня она тебя ждала, вся как на шипах пириги сидела, а ты же знала, что нельзя ей волноваться, да и работать нельзя, то всё «мамочка, мамочка», сама забота, а то — бросила больную мать, усвистала, задрав подол, иссайка, иначе и не назовёшь. А потом, — старуха вдруг понизила голос. — Эти пришли.
— Эти?
— Сначала из полиции, набежали, как голодные кварки на кровь, крутились тут, выспрашивали, где, что, как да с кем. Один раз пришли, второй, третий. Антина совсем перепугалась, виданное ли дело. Выспрашивают, вынюхивают, сами ни словечка не скажут. А я сразу поняла, что натворила ты чего-то из ряда вон, у-у-у, надо было ещё в детстве подушкой тебя придушить и в колодец!
…если эта лирта родственница Агнессы, то определённая кровожадность явно у них в роду, как и идея с колодцем. Не удивлюсь, если несчастная пострадавшая служительница, как там её звали, не помню, что-то на «С» пострадала именно потому, что Агнесса с детства слушала подобные угрозы в свой адрес.
— А потом другие явились… — и без того вытаращенные глаза, казалось, вот-вот выпадут на пол к вящей радости притаившегося где-то Ксамурра. — Тихие, взгляды в пол, а голос продирает до самого нутра. Где Агнесса, куда могла пойти, что делала, кого видела, когда приходила последний раз. Я-то пыталась им объяснить, что нельзя Антину трогать лишний раз, болеет она! Но куда там. Этим не отказывают… И главный их, с волосьями длинными, страшный, как бездомный сакраль. Лично приходил. Антина совсем после его визита сдала.
Нехорошая мысль зародилась в моей голове. А что, если мамаша нагуляла Агнессу не от кого-то там, а от самого верховного жреца? И…
И что? Тот решил избавиться от порочащей его дочери столь абсурдным навороченным образом? Лично заявившись к женщине, с которой имел порочащую связь, оставив в живых свидетельницу этого визита? Слишком сложно, слишком глупо.
Или Агнесса решила таким образом отомстить?
Ещё сложнее, ещё глупее.
Впрочем, кто говорил, что она простая и умная? Я по-прежнему ничего о ней не знаю.
Анимешно-цветные волосы, пожалуй, говорили в пользу мыльно-оперной версии. Только вот что мне с того? Ну-у, если, например, жреческая каста должна держать целибат под страхом смертной казни или лишения сана — очень даже большая польза, можно попробовать пошантажировать предполагаемого папашу. Помнится, лирт Веритос как раз говорил, что в жрецы идут по призванию, а не по наследованию, в отличие от королевской династии.
Ага. Я буду пытаться шантажировать второе лицо в стране, после короля — а то и вообще первое. А потенциальный папаша, явно лишённый как отцовских чувств, так и моральных ограничений и щедро наделенный Тиратой способностью к гипнозу, попытается с удвоенным пылом меня прикончить. Заповедь "не убий" Тирата, очевидно, не продвигала в широкие массы.
— Не знаю я, о чём они там говорили, — закончила старушка. — Но только после этих бесед матери твоей совсем плохо стало. Два дня бредила, а потом в беспамятство впала и вот позавчера… — она снова завыла, на этот раз тихо, горько, не показушно, а я тоже опустилась на стул по соседству.
Чёрт.
Глава 37.
— Чаю? — неуверенно сказала я, ожидая нового всплеска бурных эмоций, яростных криков и ударов по голове и прочим выступающим частям тела, но старуха неожиданно отняла заплаканное лицо от сморщенных ладоней, соскочила со стула и развила бурную деятельность — куда-то сбегала, налила воды в котелок, разожгла небольшой очаг, насобирала трав по углам, засунула их в какой-то полупрозрачный мешочек — а руки предварительно не помыла, между прочим — и сунула в воду. Некрокот сверкнул зелёным глазом из дальнего угла, беззвучно чихнул — с иллюзорных ушей и несуществующих усов свисали полупрозрачные скомканные серые нити паутины — если в Магре водятся пауки. Впрочем, крысы же тут есть, отчего бы и не водиться.
Завершив подготовку к грядущей чайной церемонии, бабуся тяжело вздохнула и уставилась на огонь, на который, если верить мудрецам из моего мира, смотреть можно бесконечно. Жаль только, в мою бедовую головушку мудрости, похоже, нисколько не перепало, и сейчас я просто молча сижу в старом чужом доме, глядя на язычки пламени рядом со старой чужой женщиной. И в то же время не чувствую себя лишней. И огонь так спокойно, умиротворяюще подпрыгивает, потрескивает под котелком.
Мать Агнессы умерла всего два дня назад. А ведь она могла что-то знать, непременно знала! И если бы я не прохлаждалась вместе с Мартом, а сразу бы отправилась её искать… Хотя где бы я её нашла? На эту лавку я набрела совершенно случайно.
Не слишком ли много случайностей?
— Где была хоть? — угрюмо, но уже без прежней истеричной ярости бормочет старая женщина. — Что натворила? Говори, как есть, я не мать тебе, мне сказать можно.
— Говорю же, в тюрьме была. Там жрецы допрашивали, голова теперь ничего не соображает, что-то помню, что-то нет. Но меня обвиняют в том, чего я не делала, нашли крайнюю. Уходить мне надо, меня в городе ищут. Чаю выпью и уйду, больше не увидете. Хотела убедиться, что у вас тут… нормально.
— Убедилась? — горько отозвалась женщина, снимая котелок с огня, вместо прихватки используя края замусоленной юбки. — Видела бы Антина, что единственная дочь ни слезинки после её смерти не пролила, она бы…
— Говорю же, с головой у меня сейчас плохо. Наплачусь ещё вволю, не переживайте.
— А у тебя всегда с нею плохо было! Другие лирты — что? Бегают с подружками, болтают, играют, глаза горят.