Читать интересную книгу Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 - Ричард Эванс

Гитлер, побуждаемый своим армейским руководством, быстро стал звездой среди партийных ораторов. На волне своего успеха он убедил лидеров партии в необходимости проведения более масштабных публичных собраний, в основном в пивных залах. Об этих собраниях извещали афиши, и они часто сопровождались буйными сценами. К концу марта 1910 г. он стал незаменимым человеком в партии и решил, что в этом было его будущее. Демагогия позволила ему обрести свое лицо, которое он потерял с поражением Германии. Он ушел из армии и стал политическим агитатором на полной ставке. Привлекательность радикального антисемитизма в контрреволюционном Мюнхене была очевидна, и этой ситуацией уже воспользовалась гораздо более крупная организация схожих взглядов, Лига немецкой расовой обороны и сопротивления. Это была еще одна крайне правая группа, использовавшая свастику в качестве основного политического символа. Лига со штаб-квартирой в Гамбурге хвалилась тем, что в ее рядах состояло 200 000 членов по всей Германии, среди которых были бывшие члены Партии отечества, разочарованные демобилизованные солдаты и студенты, учителя и клерки с националистическими взглядами. Она имела мощную пропагандистскую машину, которая выпускала миллионы листовок и проводила массовые собрания, где аудитория составляла тысячи человек, а не сотни, которых могла привлечь организация Дрекслера[425]. Лига была далеко не единственным крайне правым движением такого рода, гораздо более малочисленная Немецкая социалистическая партия под руководством инженера Альфреда Бруннера также имела отделения в нескольких городах Германии, хотя в ней состояла только десятая часть от количества членов Лиги. Но ни в одной не было оратора, который мог бы тягаться с Гитлером[426].

Если традиционные правые политики давали лекции и выступали в напыщенном, высокопарном стиле, скучно и тускло либо грубо и резко, то Гитлер следовал примеру социал-демократических ораторов, таких как Эйснер, или левых агитаторов, от которых, как он утверждал позже, он многому научился в Вене. И самый большой ораторский успех он имел тогда, когда говорил аудитории то, что она хотела слышать. Он использовал простой, доступный язык, который могли понимать обычные люди, короткие предложения, мощные эмоциональные лозунги. Часто начиная речь тихо, чтобы захватить внимание публики, он постепенно доходил до наивысшей точки, его глубокий и достаточно хриплый голос становился выше, речь быстрее по мере продвижения к напыщенному и резкому финалу. С тщательно отрепетированными драматическими жестами, блестящим от пота лицом, редкими волосами, падающими на лицо, он доводил аудиторию до экстаза. В его речах не было ограничений, все было абсолютным, бескомпромиссным, окончательным, неуклонным, неизменным, решающим. Как подтверждали многие люди, посещавшие его ранние выступления, казалось, что он говорил прямо от сердца и выражал их собственные самые глубокие страхи и надежды. Все больше он выражал уверенность в себе, агрессию, веру в окончательный триумф своей партии. Его речи казались судьбоносными. Часто они начинались с рассказа о ранних годах его собственной нищей жизни, которую он сопоставлял с подавленным, растоптанным и отчаянным состоянием Германии после Первой мировой войны. Затем, повышая голос, он говорил о своем политическом пробуждении и в качестве параллели приводил будущее возрождение Германии и возврат ее славы. Не используя открыто религиозный язык, Гитлер обращался к религиозным архетипам страдания, унижения, искупления и воскрешения, коренящимся глубоко в сознании слушателей, и в послевоенной и послереволюционной Баварии он находил живой отклик[427].

В речах Гитлера сложнейшие социальные, политические и экономические проблемы имели одну простую причину: злокозненные махинации евреев. В «Моей борьбе» он писал о том, как, по его мнению, еврейские антигосударственные элементы подрывали военные усилия Германии в 1918 г.:

Если бы в начале и в ходе войны двенадцать или пятнадцать тысяч таких еврейских предателей попали под газы, что случилось с сотнями тысяч прекрасных немецких рабочих на поле боя, то жертвы миллионов на фронте оказались бы не напрасными. Напротив, своевременное уничтожение двенадцати тысяч подлецов могло спасти жизни миллионов настоящих немцев, ценных для будущего. Но так уж оказалось, что в рамках буржуазной «государственности» можно отправить миллионы на кровавую смерть на поле боя не моргнув глазом и вместе с тем называть десять или двенадцать тысяч предателей, спекулянтов, ростовщиков и мошенников священным национальным достоянием и открыто провозглашать их неприкосновенность[428].

Такой бескомпромиссный радикализм придавал публичным выступлениям Гитлера возрожденческий пыл, который сложно было повторить менее демагогичным политикам. Публика, которую он завоевывал, множилась за счет распространения красных рекламных плакатов для привлечения левых, это приводило к тому, что протесты со стороны слушателей-социалистов часто перерастали в стычки и драки.

В послевоенном климате контрреволюции, с распространяемой национальной идеей об «ударе в спину» и одержимостью военными спекулянтами и торговцами, наживавшимися на взрывной гиперинфляции, Гитлер особенно агрессивно нападал на «еврейских» торговцев, которые якобы поднимали цены на товары: всех их, заявлял он под одобрительные крики из толпы, надо было повесить[429]. Возможно для того, чтобы подчеркнуть эту антикапиталистическую направленность и поставить себя в один ряд со схожими группами в Австрии и Чехословакии, партия в 1920 г. поменяла свое название на Национал-социалистическую рабочую партию Германии. Враждебные комментаторы вскоре сократили это название до слова «наци», точно так же, как враги социал-демократов сокращали название их партии до «соци». Однако, несмотря на такое изменение названия, было бы неправильным рассматривать нацизм как разновидность или производную от социализма. Действительно, некоторые вполне обоснованно отмечают, что идеи этих движений часто совпадали, они упирали на необходимость поставить общие интересы выше частных и часто выступали против крупного бизнеса и международного финансового капитала. Известно, что однажды антисемитизм называли «социализмом дураков». Но с самого начала Гитлер объявил о своем принципиальном противостоянии социал-демократии и в гораздо меньшей степени коммунизму: в конце концов, «ноябрьские предатели», подписавшие перемирие и позже Версальский мирный договор, были не коммунистами, а социал-демократами и их союзниками[430].

«Национал-социалисты» хотели объединить два политических лагеря правых и левых, которые, по их словам, были созданы злокозненными евреями для разобщения немецкой нации. Основой для такого объединения была расовая идея. Это полностью отличалось от классовой идеологии социализма. В некоторых отношениях нацизм представлял собой экстремальный антипод социализма, почерпнувший по ходу дела многие из его методов убеждения, начиная с изображения себя движением, а не партией и заканчивая широко рекламируемым презрением к буржуазным традициям и консервативной робости. Понятие «партии» предполагает приверженность парламентской демократии, постоянную работу в рамках установленного демократического строя. Однако в речах и агитках Гитлер со своими сторонниками предпочитали в целом говорить о «национал-социалистическом движении», так же как социал-демократы говорили о «движении рабочих», а феминистки о «женском движении», а сторонники довоенного юношеского сопротивления о «движении молодежи». Этот термин не только предполагал динамизм и ускоряющееся движение вперед, в нем явно виднелась конечная задача, абсолютная цель, к которой следует стремиться, которая была серьезней и окончательней, чем бесконечные компромиссы традиционной политики. Представляя себя в виде «движения», национал-социалисты, как и рабочее движение, объявляли о своей оппозиции традиционной политике и намерении подорвать и окончательно свергнуть систему, в рамках которой им изначально приходилось действовать.

Заменив классы расами, а диктатуру пролетариата на диктатуру лидера, нацизм перевернул обычные понятия социалистической идеологии. Синтез правых и левых был отражен в официальном флаге партии, лично выбранном Гитлером в середине 1920-х.: светло-красный фон, цвет социализма, и свастика, эмблема расового национализма, нарисованная черным в середине белого круга в центре флага, так что вся композиция представляла собой комбинацию черного, белого и красного цветов — цветов официального флага империи Бисмарка. В начале революции 1918 г. это стало символизировать отрицание Веймарской республики и всего, за что она боролась, но, поскольку изменился дизайн и добавилась свастика — символ, уже использовавшийся различными крайне правыми расистскими движениями и добровольческими бригадами в послевоенный период, — нацисты также объявили, что эту республику они хотят заменить на новое пангерманское расовое государство, а не вернуть прежний статус-кво времен Вильгельма[431].