– Вот имена командиров экипажей! – Абониту огласил список. – Они подчиняются только мне. Каждый назначает себе заместителя, который сможет заменить его в случае необходимости, и докладывает мне о своем выборе сегодня же вечером. Своим заместителем я назначаю полковника Зиггури. Если со мной что-нибудь случится, он займет мое место. Понятно?
По толпе пробежал гул одобрения. Зиггури, такой же йоруба, как Абониту и большинство участников экспедиции, имел наивысшее воинское звание после Муталли и был бы назначен заместителем даже им. Это был высокий худощавый человек с бородкой клинышком и спокойным, пристальным взглядом. Он коротко кивнул Абониту, соглашаясь с назначением и как бы обещая преданность. Абониту сделал самый лучший, даже единственно возможный выбор. Не забыл он и об ибо: двое из них были назначены командирами экипажей – как раз те, от которых следовало бы ожидать больше всего беспокойства, останься они вместе.
– Теперь порядок действий, – продолжил Абониту. – На время привала от каждого экипажа выделяется по одному караульному. Никто не покидает судна, пока не последует команда капитана, а тот дожидается моего распоряжения. Экипажи подчиняются своим капитанам без пререканий. Любая жалоба на капитана адресуется полковнику Зиггури. Однако главное требование – подчинение приказам непосредственного командира.
Он обвел свое войско пристальным взглядом.
– Пока все. Позднее я вызову капитанов.
Абониту махнул рукой, распуская людей, и спустился на снег. Африканцы расступились. Он оглянулся:
– Эндрю, пошли со мной!
Они протиснулись сквозь толпу и побрели в сторону от круга, образованного замершими «ховеркрафтами». У подножия холма, поднимающегося рядом не то с замерзшей рекой, не то с дорогой, они замедлили шаг. Вокруг высились заиндевелые скелеты деревьев; по тому, как они уходили вдаль, следуя прихотливой траектории, можно было заключить, что между ними вьется речное русло – дорожный комитет графств, окружающих Лондон, ни за что не позволил бы строить такую извилистую дорогу. В отдалении тянулось нечто напоминающее железнодорожное полотно.
Абониту поправил очки; над его правым ухом красовался теперь глубокий шрам, и пластырь не давал правильно пристроить дужку.
– Эти очки надо беречь как зеницу ока, – пояснил он. – Единственная запасная пара.
– Ты считаешь, что это правильный ход – уйти и беседовать со мной наедине? Я старался держаться от тебя подальше.
– Спасибо, что ты обо мне позаботился, но в этом не было необходимости. Теперь я держу их в руках, и было бы ошибкой хоть в чем-то идти на компромисс. Они не поднимутся против меня, увидев, что я говорю с тобой наедине.
Другое дело – если бы они решили, что я боюсь это делать.
– Возможно, ты и прав. Я молился за тебя все это утро. – Эндрю посмотрел на приятеля. – Я не думал, что ты добьешься успеха, Або.
– Я тоже в какой-то момент утратил надежду. Но моим родичам всегда везло в бою. Рассказывают, что один мой предок уже лежал простертый на земле, ожидая, когда в него вонзится копье, но в этот момент человека, стоявшего над ним, поразило молнией.
Он сопроводил свои слова улыбкой. Перед Эндрю стоял совершенно спокойный, учтивый человек. Было трудно поверить, что он еще сегодня утром пинал Муталли в лицо и, задыхаясь, всаживал в него раз за разом окровавленный кинжал.
– Что же ты сообщишь в Лагос?
Они поддерживали связь с Нигерией с помощью мощного коротковолнового передатчика, находившегося раньше на борту судна, которым командовал Муталли. Абониту уже успел пересадить оператора вместе с передатчиком в свой «ховеркрафт». Каждый вечер им полагалось передавать в Лагос закодированное послание.
– Скажу, что он погиб в результате несчастного случая и что члены экспедиции избрали меня его преемником. Это руководству понравится: они гордятся своей демократичностью.
– А что будет после возвращения?
Абониту пожал плечами:
– Если нам удастся вернуться невредимыми, это уже не будет иметь значения.
– Что ты за человек? – не удержался от вопроса Эндрю.
Абониту окинул его взглядом.
– Черный человек. Несколько лет назад один из ваших лидеров заявил в парламенте, что все африканцы – лгуны. – Он улыбнулся. – Пусть это звучит как парадокс Эпименида,[22] но я могу присоединиться к этому заявлению: африканец Абониту называет всех африканцев лгунами. На самом деле это, конечно, никакой не парадокс. Быть лгуном – не значит не говорить ни единого слова правды. Кроме того, мы убийцы, мошенники и тираны. Иногда. Именно этого ты, Эндрю, и не можешь в нас понять.
– Зачем ты меня спас?
– Я спасал не тебя, а себя. – Он оглядел белую пустыню. – Хотел бы я знать, где сейчас Карлоу и Прентис – если они еще живы.
– Должно быть, жалеют о содеянном. Им, наверное, сейчас очень одиноко.
– Значит, ты не последуешь их примеру, Эндрю?
– Разве ты не клялся в моей надежности еще сегодня утром? Не из-за этого ли возник весь сыр-бор?
– Частично. Ты не последуешь за ними?
– Нет. К чему подвергать себя опасности замерзнуть, умереть от голода или погибнуть от руки выжившего, но одичавшего соплеменника?
– Это не ответ.
– Тогда давай так: я сделал свой выбор. В отличие от них.
И каждый мой поступок только подтверждает это. С каждым днем решение становится все более непоколебимым.
– Хорошо, – резко произнес Абониту. – Завтра мы будем в Лондоне. Ты понадобишься мне в качестве проводника. – Он усмехнулся. – Кстати, теперь будешь управляться с камерами самостоятельно. Лидеру это не к лицу.
– Жаль, что у меня не оказалось камеры сегодня утром.
– И мне жаль. Осталось бы хоть что-то для потомков – если мне суждено пасть от удара молнии.
– Лондон, – молвил Эндрю, – уже завтра… Как ты думаешь туда въезжать? По реке?
– Единственный разумный путь. И единственно возможный. Как по-твоему?
– Верно.
– Что ты скажешь о таком возвращении в свой город?
– Не знаю…
– Ты растроган? Возбужден?
– Нет. Скорее ошеломлен. Мне хотелось бы побыстрее покончить со всем этим.
– А я чувствую воодушевление, – признался Абониту. – И сам себе противен из-за этого. Принцессы и фараонши Древнего Египта требовали, чтобы их тела переодевали после смерти для бальзамирования только разложившимися. Они полагали, что в противном случае бальзамировщик не сможет удержаться и надругается над ними. Лондон – это мертвая фараонша…
– Но не разложившаяся. Она заморожена. Ты сможешь беспрепятственно предаваться некрофилии, Або. Но у египтян были более простые и куда более приятные возможности – например, оскопить бальзамировщиков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});