Настоящий, самый настоящий апельсин нового урожая! И из его рук, от его заботы, от его сердца… Как же есть его теперь?
Поднесла к лицу, вдыхая терпкий цитрусовый аромат неровной шкурки.
— Что не ешь? Не хочешь? — спросил, и Ацилия вздрогнула, переводя глаза. Марций был уже на коне, стягивал поводья танцующего вороного. Ацилия поднялась на ноги, глядя во все глаза, впиваясь пальцами в шершавую плотную кожуру.
— Спасибо… Спасибо, господин.
Но он лишь усмехнулся и ударил коня пятками, бросая с места в лёгкий галоп. Ацилия повернула голову, провожая глазами. Женщины рядом улыбались, перешептываясь друг с другом. Но Ацилия ничего вокруг не замечала, да и могла ли заметить?
"Боги святые! Я влюбилась… Влюбилась, как дура… Что я делаю? Что делаю?.."
* * * * *
Переход через Альпы оказался труднее, чем можно было себе представить. С каждым днём проходили меньше, уставая, особенно все, кто шёл в обозе — отставали от основного войска, но обоз не ждали: каждый воин нёс с собой запас сухого пайка на два дня пути, поэтому в обозе нуждались постольку-поскольку, когда он подходил, все военные уже давно спали в своих палатках.
Ацилии было особенно тяжко. Ни разу в жизни она так не уставала, как в эти дни, а согреть её не могли даже три туники и плащ, она отставала даже в обозе, шла, еле переставляя ноги между камней и снега. Ещё недолеченная болезнь давала знать, мучила слабостью. К вечеру Ацилия падала там, где указывал ей Гай, терпя толпы других женщин и рабов, засыпала мгновенно, от усталости отказывалась даже от ужина, Гай не мог растолкать её до утра, чтобы даже влить горячего молока с мёдом.
Особенно тяжёлым оказался переход через Перевал. Многие, кто уже не раз проходил его, говорили, что не помнили подобного. Всё время погода стояла холодная и ветреная, шёл снег, а тот, что уже выпал, сильные порывы ветра, крича на все голоса и завывая с тоски, срывали с земли и скал, кружили вокруг людей в яростном танце страсти, бросая в лицо, за ворот одежды, в рукава туник. Впереди себя не видно и десятка шагов, лишь тёмные силуэты людей и животных проглядывали в плотной белой пелене. Шедшие вперёд старались держаться друг за друга и за повозки, многое тяжёлое было брошено именно здесь, многие, оступившись или заболев, остались там, среди вечного снега и непогоды. Ещё бо́льшие верили в то, что скоро всё закончится и они выйдут в зелёные цветущие долины италийских рек.
За эти дни перехода Ацилия устала ещё больше, чем за всё время. Военные ушли вперёд. За весь путь в горах Ацилия ни разу не видела Марция, он, наверное, был уже далеко, где-нибудь в долине, уже, наверное, не мёрз, пригрелся, отъелся, выспался… Ацилия вздохнула, запахивая на себе плащ плотнее, пряча голову в капюшон, поправила за ухо выбившуюся прядь волос, и спрятала ладони под мышки — так было теплее. Где-то впереди шёл Гай, помогал знакомому погонщику, толкал повозку с вещами, прокручивал вязнущее в снегу колесо.
Кто бы мог подумать, что Рим будет так далеко! А она-то, наивная, думала, что, сбежав, сможет добраться до него в одиночку. Дурочка!
Дорога шла под уклон, они спускались с Перевала, говорили, что остаётся совсем немного, может быть, даже уже сегодня. Хорошо бы…
Ацилия снова вздохнула. Впереди закричали, посыпались камни, и она изо всех сил бросилась вперёд — какая-то тревога вдруг охватила её. Что-то случилось, и она не ошиблась. Повозка одним колесом сорвалась в пропасть, пытался вытолкать её только один человек. Уставшие быки поднимали облачка белого пара, шерсть на их боках, белесая от инея, топорщилась. Ацилия упёрлась в повозку левым плечом и руками, навалилась, помогая. Вслед за ней приложились ещё несколько человек, здесь уже почти все знали её, знали о её слабости, жалели, что ж уж, если она взялась…
Погонщик закричал на быков, повозка буквально выпрыгнула из-под рук теряющей последние силы Ацилии, и она, потеряв равновесие, упала на колени в снег, закашлялась, прижимая ледяные руки к губам, подняла глаза на погонщика и захлебнулась воздухом — это был товарищ Гая, но самого его рядом не было. Выдохнула:
— Где… Где Гай?
Погонщик в это время поправлял развалившийся скарб на повозке, замер, медленно поворачиваясь, вжал голову в плечи:
— Он был как раз с той стороны… — дёрнул небритым подбородком, и страшная догадка выбила последний воздух из лёгких Ацилии, лишила последних оставшихся ещё где-то сил.
"Нет! Нет! — кричало её сознание, а вслух она не могла вымолвить и слова, — Не может этого быть… Гай, миленький…Боги… Только не ты, ты не мог… Не мог…"
Она обхватила себя руками, опускаясь грудью на ноги, лицом в снег, её затрясло от неверия в то, что случилось, того несчастья, что произошло с ней.
Гая… Гая больше нет с ней… Нет…
Снег таял на лице, перемешиваясь со слезами, и они ещё больше иссушали душу.
Люди обходили её, кто-то ещё пытался растормошить, говорил что-то, но Ацилия никого и ничего не слышала, так и сидела в снегу, не поднимая головы, лишь иногда кашляла болезненно. Многие здесь и не верили в то, что она преодолеет Перевал…
* * * * *
К вечеру спустились в долину, поэтому и торопились, чтобы до ночи лагерь успеть обустроить, пережить всю эту суматоху. Ждали обоза, но он опять где-то застрял, наверное, только спускался с перевала и дойдёт лишь к ночи.
Сейчас в помощи разведки уже не нуждались, и Марций с отрядом был в общей группе, участвовал, как все, в обустройстве временного лагеря, располагался в общей офицерской палатке, ждал обоза с вещами. Уже в сумерках показались первые телеги и уставшие люди. Эти были первыми, последние придут вообще невменяемыми от усталости. Но Марций уже искал своих, спрашивал. Никто не видел их уже давно, сказали, ждать остальных, но Марций не стал ждать — нашёл коня и поехал навстречу, встречая по пути отставших от первых повозки, погонщиков, бредущих людей. Спрашивал их, останавливая коня.
Кто-то ответил ему, что повозка сорвалась в обрыв и утянула с собой рабов Марция, от чего деканус обомлел до немоты, но какая-то женщина начала спорить, доказывая, что в пропасть упал только Гай. Марций уже не слышал никого, погнал коня вверх, вперёд и вперёд, выше, выше.
К ночи ветер на Перевале улёгся, тихо-тихо шёл снег, и это после тёплой зелёной долины!
Усталый конь шёл шагом, низко опустив голову, глаза ничего не видели в темноте, благо появилась луна, и белый снег засверкал в холодном лунном свете. Марций останавливал коня и кричал:
— Аци-или-ия!
Звал по имени, оглядывался по сторонам, бросаясь глазами к каждому бугорку в снегу, к любому движению, молился в уме, обещал богам всё, что угодно, готов был простить всё, и никак не хотел верить в то, что больше никогда не увидит её. Не мог поверить, сердце отказывалось верить в это.