Неохотно я снимаю его с пальца.
Я ненавидела это кольцо, когда только получила его. Но теперь оно мне не так уж и не нравится. Это довольно красиво, как оно сверкает на солнце. И оно уже не кажется мне таким странным и фальшивым, как вначале.
Я собираюсь сунуть его в карман на хранение, но Оливер говорит: — Нет. Дай его мне.
Я не хочу отдавать его ему. Это похоже на предательство. Но если я откажусь, я не смогу помешать ему вырвать его у меня из рук. Поэтому я молча передаю ему его.
На полу кухни стоит сумка с инструментами, рядом с чуть более бледным участком стены, который, вероятно, был поврежден водой, пока кто-то не починил его.
Оливер открывает сумку и достает молоток. Он кладет мое кольцо на кухонную столешницу. Затем, как и в случае с моим телефоном, он снова и снова бьет по нему молотком.
Металл гнется, когти на бриллиантах разжимаются, камни рассыпаются. Он продолжает бить по нему, пока лента не скручивается и не разрушается, а главный камень не откатывается.
Мне больнее, чем я ожидала, видеть, как уничтожают это кольцо.
Но что меня действительно беспокоит, так это то, как молоток выбивает огромные куски из столешницы из бруса. Оливеру наплевать, какой ущерб он наносит. Зная, как он относится к этому дому, это не может быть хорошо.
Когда он размахивает молотком, его ярость ужасает. Его глаза сверкают, лицо раскраснелось. Он потеет, на груди, спине и подмышками футболки проступают темные пятна. Он бьет по кольцу около сотни раз.
Наконец, он останавливается. Он стоит, задыхаясь, и смотрит на меня. Все еще держа молоток.
Он делает шаг ко мне, а я делаю шаг назад, мое сердце бешено колотится.
Я действительно думаю, что он сходит с ума.
Когда я знала Оливера раньше, он казался достаточно милым парнем. Иногда немного поверхностный. Иногда немного навязчивый. Но в основном нормальным, лишь с небольшими переходами в странности.
Теперь все наоборот — он, кажется, болтается на краю безумия, держась только на волоске. Но я не уверена, что это за нить — это этот дом? Это из-за его привязанности ко мне? Или это просто видимость спокойствия — хрупкого и легко разрушаемого?
Он делает еще один шаг, затем, кажется, вспоминает, что держит молоток. Он кладет его на стойку и достает из кармана телефон.
— Давайте немного потанцуем, — говорит он.
Он прокручивает свой список воспроизведений, выбирает песню и кладет телефон на стойку.
Звук «Make You Feel My Love» заполняет маленькую комнату.
Когда дождь бьет в лицо
И весь мир на тебя ополчился
Я могу предложить тебе теплые объятия
Чтобы ты почувствовала мою любовь.
Оливер приближается ко мне. На самом деле нет никакого способа отказаться. Он берет мой гипс в левую руку, а другой рукой обхватывает меня за талию. Затем он раскачивает нас взад-вперед, немного сбиваясь с ритма.
Я чувствую тепло, исходящее от его тела. Его рука вспотела, обхватив мою. Его пот имеет легкий металлический привкус. Я не знаю, было ли так всегда, или это что-то новое.
В резком контрасте с нашей, казалось бы, романтической позицией, каждый мускул моего тела напряжен, каждый нерв кричит, что я в опасности, что мне нужно уйти от этого мужчины.
В этом нет ничего романтического. Я пытаюсь понять, как я вообще встречалась с Оливером. Думаю, я никогда не уделяла ему столько внимания. Я искала развлечений, а он был просто попутчиком. Теперь, когда я действительно смотрю в его глаза, мне не нравится то, что я там вижу — нужда. Обида. И немного безумия.
— Мы никогда не ходили на танцы вместе, — угрюмо говорит Оливер. — Ты всегда хотела пойти со своими друзьями.
— Оливер, мне жаль, что...
Он прерывает меня.
— Раньше ты называл меня Олли. Мне это нравится гораздо больше, чем Оливер.
Я неловко сглатываю.
— Все тебя так называли, — говорю я.
— Но это звучало так красиво, когда ты это говорила... — он притягивает меня ближе к своему телу. Я пытаюсь сохранить пространство между нами, но это все равно, что плыть против течения. Он намного сильнее меня.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он притягивает меня прямо к своей груди, так что мне приходится выгибать шею, чтобы посмотреть на него.
— Скажи это, — приказывает он. — Называй меня Олли.
— Хорошо... Олли... — говорю я.
— Идеально, — вздыхает он.
Он наклоняет голову, чтобы поцеловать меня.
Его губы кажутся толстыми и резиновыми на моих. Они слишком влажные, и эта металлическая нотка также присутствует в его слюне.
Я не могу сделать это. Я не могу его поцеловать.
Я отталкиваю его от себя и вытираю рот тыльной стороной руки.
Оливер складывает руки на широкой груди и хмурится.
— Почему с тобой всегда так сложно? — говорит он. — Я знаю, что ты несчастна с Гриффинами. Я забрал тебя оттуда. Вместо этого я привез тебя сюда, в самое красивое место в штате. Посмотри на этот вид! — он показывает в окно на бледный, освещенный луной песок и темную воду за окном. — Ты не хочешь целовать меня, но ты целуешь его, не так ли? — говорит он, сузив глаза. — Ты, наверное, и трахалась с ним. Не так ли? НЕ ТАК ЛИ?
Я знаю, что это только разозлит его еще больше, но нет смысла лгать об этом.
— Мы женаты, — напоминаю я ему.
— Но ты не любишь его, — говорит Оливер, сверкая глазами. — Скажи, что ты его не любишь.
Я должна просто согласиться с этим. Молоток все еще лежит на столе, всего в паре сантиметрах от него. Оливер может снова схватить его в любой момент. Он может обрушить его на мой череп с той же яростью, с какой он обрушил его на кольцо.
Я должна говорить все, что он хочет. Делать все, что он хочет. Я никогда не говорила Каллуму, что люблю его. Не должно быть трудно сказать, что не люблю.
Я открываю рот. Но ничего не выходит.
— Нет, — говорит Оливер, медленно качая головой. — Нет, это неправда. Ты не любишь его. Ты вышла за него только потому, что должна была. Он тебе безразличен, на самом деле.
Я сильно сжимаю губы.
Я думаю о том, как Каллум прижимает меня спиной к кожаным сиденьям и кладет свое лицо между моих бедер на заднем сиденье городской машины. Я думаю о том, как он обхватил меня руками и без колебаний спрыгнул в трубу, когда люди Мясника направили на нас свои пистолеты. Я думаю о том, как он сказал, что мы должны работать вместе каждый день. И как он взял меня за руку за ужином вчера вечером.
— Вообще-то... — говорю я медленно. — Люблю. Я люблю его.
— НЕТ, НЕ ЛЮБИШЬ! — рычит Оливер.
Он наотмашь бьет меня по лицу, сбивая на пол. Это похоже на удар медвежьей лапы. Сила удара настолько велика, что все мое тело обмякает, и я едва успеваю удержаться, прежде чем падаю на пол.
Я чувствую вкус железа во рту. В ушах звенит.
Я сплевываю немного крови на пол.
— Просто отвези меня домой, — бормочу я. — Ты не получишь того, чего хочешь.
— Ты не поедешь домой, — говорит он категорично. — Вы все одинаковые. Ты, мой отец, гребаный Каллум Гриффин... ты думаешь, что можешь просто дать кому-то что-то и позволить им иметь это, пользоваться этим и верить, что это принадлежит им навсегда. А потом ты снова вырываешь это из их рук, просто потому что тебе так хочется. Этого не произойдет.
Оливер возвращается к своей сумке с инструментами и достает свернутую веревку.
Я не думаю, что это сумка для инструментов, не совсем. Потому что какого хрена у него там веревка?
Я думаю, Оливер уже давно планирует нечто большее, чем ремонт дома.
Я пытаюсь бежать, но едва могу стоять на ногах. Оливеру легко связать меня, как курицу, и засунуть тряпку мне в рот.
Он присаживается передо мной на корточки, его лицо в миллиметрах от моего.
— Вот что ты должна понять, Аида, — говорит он, его голос низкий и певучий. — Я не могу заставить тебя быть моей. Но я могу помешать тебе принадлежать кому-то другому.
Я бормочу что-то сквозь кляп.
— Что?— говорит Оливер.
Я повторяю это снова, не громче, чем раньше.