— Князю Баратовскому был поручен важный пост со строжайшим приказом не покидать его. Он должен был охранять тыл отряда своего дяди. Когда совершилось ночное нападение, князя Баратовского не было на этом посту. Начальник отсутствовал, отряд не сумел защититься и был перебит; несколько человек спаслось бегством и попало в руки наших патрулей. Трое из них, тяжелораненые, лежат здесь, в деревне, от них я узнал обо всем происшедшем!
— А мой брат? — с притворным спокойствием спросила княгиня. — Что случилось с его отрядом?
— Этого я не знаю, — ответил Вольдемар. — По слухам, победители направились в В. Что произошло там, еще неизвестно.
Он замолчал. Наступила жуткая тишина. Лев закрыл лицо руками, из его груди вырвались глухие стоны. Княгиня тяжело дышала и не отрывала взгляда от младшего сына.
— Оставь нас одних, Вольдемар! — наконец глухо, но с прежним спокойствием произнесла она.
Нордек мешкал, так как никогда не видел ее такой. Его, жестокого и сурового, охватила жалость, когда он прочитал на ее лице участь своего брата.
— Мама, — тихо произнес он.
— Иди, — повторила она. — Мне нужно поговорить с князем Баратовским; присутствие третьего здесь излишне. Оставь нас одних!
Вольдемар вышел из комнаты, но его душа горько и болезненно возмутилась; его изгоняли, когда мать хотела говорить с младшим сыном; старший всегда оставался ей чужим, он был лишним. В его душе шевельнулась глубокая горечь, но тем не менее он чувствовал, что случившееся отомстит за него и что теперь княгиню постигнет жестокая кара в лице любимого сына, ее кумира.
Вольдемар опустил портьеру, он оставался в соседней комнате, чтобы на всякий случай охранять вход, так как хорошо знал, какой опасности подвергался Лев: каждую минуту кто-нибудь мог войти, и нужно было принять меры предосторожности.
Вольдемар отошел к окну, не желая слышать ни одного слова из разговора; к счастью, толстые портьеры заглушали каждый звук. Прошло уже более получаса, а разговор все еще продолжался; по-видимому, ни княгиня, ни Лев не думали о том, что опасность с каждой минутой возрастает. Вольдемар наконец решил прервать их беседу. Он снова вошел в гостиную и с изумлением остановился, так как там царило глубокое молчание.
Княгиня исчезла; дверь в ее кабинет была заперта, Лев был один. Он лежал в кресле, зарывшись головой в подушки, не шевелясь и не замечая вошедшего. Вольдемар подошел к нему и позвал.
— Мужайся! — тихо, но внушительно произнес он. — Позаботься о своей безопасности. У нас теперь постоянная связь с Л. Я не могу оградить замок от посещений, которые могут быть для тебя опасны. Уйди пока в свои комнаты; будем считать их запертыми, как и раньше. Павел вполне надежен. Пойдем!
Лев был бледен как полотно, он медленно поднял голову на брата, ничего не понимая. Его ухо только механически уловило последнее слово.
— Куда? — спросил он.
— Прежде всего прочь из этих комнат, которые доступны всем. Пойдем, прошу тебя!
Князь машинально встал и осмотрелся вокруг, как бы не узнавая и соображая, где он находится, но, когда его взгляд упал на запертую дверь кабинета матери, он задрожал всем телом.
— Где Ванда? — наконец спросил он.
— В своей комнате. Ты хочешь ее видеть?
Молодой князь отрицательно покачал головой.
— Нет, она тоже с презрением и отвращением оттолкнула бы меня. С меня довольно одного раза!..
Лев тяжело оперся на кресло; его обычно свежий, чистый молодой голос звучал тихо и надорванно. Было видно, что сцена с матерью страшно потрясла его.
— Лев, — серьезно произнес Вольдемар, — если бы ты так ужасно не рассердил меня, то я не сообщил бы об этом с такой беспощадностью, но тем роковым словом ты вывел меня из себя.
— Успокойся, мать вернула мне его. Теперь я — предатель и подлец! Я должен был выслушать это и… молчать!
Было что-то жуткое в тупом, оцепенелом спокойствии этого пылкого юноши. Последние полчаса, казалось, совершенно изменили его характер.
— Следуй за мной, — настаивал Вольдемар. — Пока ты должен остаться в замке.
— Нет, я немедленно отправлюсь в В., я должен знать, что случилось с дядей и его отрядом.
— Господи боже!.. — с ужасом воскликнул брат. — Неужели ты хочешь совершить такое безумие и перейти границу теперь, среди бела дня? Это было бы самоубийством!
— Я должен, — настаивал Лев. — Я знаю место, где переход возможен. Если я нашел дорогу сегодня утром, то найду ее и во второй раз.
— Говорю тебе, ты теперь не перейдешь; с сегодняшнего утра охрана усилена, и по ту сторону тоже стоит тройная цепь; солдаты получили приказание расстреливать каждого, кто не знает пароля. Ты во всяком случае явишься слишком поздно. В В., конечно, уже все закончилось.
— Все равно, — воскликнул Лев, вдруг переходя из оцепенения к полному отчаянию, — там, вероятно, еще будет сражение, хотя бы одно-единственное, а больше мне и не надо! Если бы ты только знал, что сделала мне мама своими ужасными словами!.. О боже мой, ведь это — моя мать, и я так долго был для нее всем!
Вольдемар был потрясен этим взрывом горя.
— Я позову Ванду, — сказал он наконец, — она…
— Она сделает то же самое. Ты не знаешь наших женщин. Но именно поэтому, — в отчаянии молодого князя прорвалось нечто вроде мрачного торжества, — именно поэтому ни на что не надейся. Ванда никогда не будет принадлежать тебе, никогда! Если даже она любит тебя, если она даже умрет от этой любви, ты все же останешься врагом ее народа, ты ведь помогаешь его угнетению, и это вынесет тебе приговор. Полька никогда не будет твоей женой! — тяжело дыша, продолжал он. — Я не мог бы спокойно умереть, зная, что она в твоих объятиях, теперь же могу, она для тебя потеряна так же, как и для меня. — Князь хотел выйти, но вдруг остановился; в течение нескольких секунд он, по-видимому, колебался, затем медленно и нерешительно подошел к двери рабочего кабинета княгини и позвал: — Мама!
За дверью была тишина.
— Я хотел проститься с тобой.
Никакого ответа не последовало.
— Мама! — Голос молодого князя дрожал от душераздирающей, боязливой мольбы. — Если я не должен видеть тебя, то скажи мне хоть слово на прощанье, только одно-единственное! Оно ведь последнее. Мама, ты не слышишь меня?
Он упал на колени перед запертой дверью и прижался к ней головой, как будто она должна была открыться перед ним. Но все было напрасно: дверь оставалась запертой, и за ней не слышалось ни единого звука. У матери не было ни слова прощания для сына, княгиня Баратовская не могла простить его поступок.
Лев встал с колен; его лицо снова было таким же неподвижным, как и раньше, только вокруг рта появилось выражение горького страдания, какого он, вероятно, не испытывал еще никогда в жизни. Он не произнес ни слова, а лишь молча взял свой плащ, накинул его на плечи и направился к двери. Брат тщетно старался его остановить. Лев отстранил его.