кушаний!
Ентц сглотнул слюну, невольно пожевал губами и подумал: «Столько было консервов, кровяной колбасы!»
Голоден был не только Ентц. Таких в городе было полным полно. Они утешали себя словами: «С пустым желудком и умирать легче, а нам ничего другого не остается!»
Той весной трудно было надеяться на что-нибудь. Из штаб-квартиры фюрера был отдан приказ: «Оставшихся в живых жителей при появлении на улицах с наступлением темноты немедленно расстреливать!..»
Ентц плелся по улице, стараясь собраться с мыслями, прежде чем появиться у Хайнике. Тишина в городе настораживала. В нем наверняка есть люди, которые ждут не дождутся прихода союзников. Вопрос заключается только в том, кому лучше сдать город — русским или американцам. Решить это было не так-то легко, так как речь шла не о выборе жевательной резинки и махорки. Если город займут американцы, с ними, по-видимому, можно будет быстро познакомиться. Если же сюда придут русские, то, конечно, они выставят ряд серьезных требований. Русские будут более осторожны, но и с ними можно будет установить реальные контакты. И то и другое — лучше, чем ничего!..
В городе довольно много было и таких, кто старался как можно скорее уничтожить или спрятать подальше свою коричневую форму, выбросить гитлеровские ордена и медали… Некоторые из таких подумывали о бегстве. Другого выхода они не видели, чтобы спасти свою шкуру. Они знали, что их во всем обвинят, и заранее готовили оправдательные речи. Они понимали, что у них довольно жалкий вид.
Ентц шел и думал, что в городе живут самые разные люди. Он ломал себе голову над тем, что именно ему как бургомистру нужно сделать, чтобы вырвать этот забытый всеми «островок» Вальденберг из моря забвения. И вдруг его осенила мысль — бросить сигнал SOS. Мысль эта показалась ему весьма плодотворной.
24
Переданных бургомистру лошадей безо всякого труда перегнали на спортивную площадку, которая находилась неподалеку от ратуши. Впереди шел Кальмус, высоко подняв голову, руки же его беспомощно болтались вдоль туловища. Лошади послушно следовали за ним.
По мере того как они приближались к центру, улицы становились оживленнее. Распахивались окна многих домов, выглядывали любопытные.
— Эй, куда вы гоните этих лошадей?
— К бургомистру!
— Уж не хочет ли он наш город превратить в конюшню?
— Сегодня у вас будет конина.
— А что, бургомистр мясником заделался?
— Приходите к ратуше. Там и увидите, что он за человек.
Когда кавалькада с лошадьми завернула в соседнюю улицу, к Кальмусу подошел какой-то мужчина. Поздоровавшись кивком головы, он некоторое время шел молча рядом, разглядывая лошадь, которую вел Кальмус.
— Красивая лошадка.
— Очень красивая, — согласился Кальмус, не поворачивая головы и не замедляя шага.
— Жалко колоть ее на колбасу.
— Да, конечно.
— Так чего же ты ее туда ведешь?
— Приказ есть приказ, — сказал Кальмус.
— Говорят, что ты с этими лошадками хороший гешефт сделал, а?
— Да.
— По виду не скажешь, что ты барышник. Наверняка они тебя провели за нос.
— Лошадей мы отдали за клочок бумаги. Не за деньги, а за клочок бумаги!
— А если б ты не захотел, то и не погнали бы их на сосиски? — поинтересовался мужчина.
— Они пойдут не на сосиски.
— А на что же?
— На кровяную и ливерную колбасу.
— Откажись.
— Это распоряжение антифашистских властей. Вернее, одного их представителя.
— Что может диктовать тебе один человек? Ничего! Ты же Кальмус. Одумайся!
— Откуда ты меня знаешь?
— Тебя здесь все знают. Такое имя сразу запоминается. У тебя доброе сердце. Так про тебя говорят. С этим нужно считаться.
— Больно уж много ты говоришь, — заметил Кальмус незнакомцу.
— Продай мне твою лошадь.
— Что?
— Продай, пока ее не сожрали. Продай, если ты любишь лошадей.
— Я не могу этого сделать. Они меня за это дело к стенке поставят. Они все вооружены, и винтовочки у них совсем не для показа.
— Продай, у меня есть корм и хорошая конюшня.
— Да знаешь ли ты толк в лошадях? Будет ли лошади хорошо у тебя? А какой у тебя есть корм? Сено? И только?
— Ну, засыпал вопросами.
— Говорить ты горазд…
— Можешь прийти и посмотреть.
— Это когда покупают — смотрят.
— Разумеется, как водится среди честных людей.
— А сколько дашь?
— Тысчонку.
Кальмус рассмеялся.
— Больше у меня нет.
Кальмус протянул руку, и мужчина сунул ему узелок с деньгами. Кальмус посмотрел на лошадь. Она испуганно ступала по булыжникам мостовой.
— Беги, дружище! Покажи, на что ты способен!
Через трое суток этот мужчина уже разъезжал на повозке по городу. Сбоку на повозке он намалевал черной краской: «Транспортное такси!» Недостатка в заказах у него не было. Плату он брал не только деньгами, но и натурой — мукой, овсом, сеном.
Остальных лошадей отвели на спортплощадку. На ночь их привязали к четырем военным грузовикам, тем самым, что передал бургомистру капитан. С лошадьми пришлось немало повозиться. Ни от бургомистра, ни от Раубольда не поступало никаких указаний относительно дальнейшей судьбы лошадей…
Продав лошадь, Кальмус вернулся на станцию. Вошел в кабинет Музольта и, подойдя к столу, выложил узелок с деньгами, однако положил его так, что стоило только Музольту протянуть руку к деньгам, как они снова оказались бы у Кальмуса.
Кальмус улыбался, довольный тем, что ему удалось удивить новоиспеченного начальника станции.
— Что это такое? — спросил Музольт.
— Лошадка, господин начальник станции, моя лошадка. Ее никто теперь не забьет, потому что я ее продал. Сначала я продал ее вам, а потом еще одному. И вы уж ничего не можете со мной поделать, так как ваши люди приняли от меня лошадей по счету — восемьдесят две лошади.
Музольт затряс головой. Уши у него горели.
— Вы, господин начальник станции, говорили, что вам все позволено! Ну так вот и мне все можно. Мне тоже!
— Садись, Кальмус, — сказал Музольт.
Кальмус засунул деньги в карман куртки. Ему как-то не понравился тон, каким с ним заговорил Музольт.
Кальмус присел на краешек стула так, чтобы при случае сразу можно было бы вскочить на ноги.
— Послушай, — начал Музольт, — сделка с лошадьми, которую я придумал…
Кальмус удивленно вытянул шею, недоумевая, что еще придумал Музольт.
— Лошадей назад я тебе не отдам, ни в коем случае! Баста! Но я вот о чем подумал: сегодня мы забьем всех лошадей на мясо, завтра его съедим, а послезавтра у наших крестьян не останется ни одной лошади. Кого они запрягут в плуг? И откуда тогда осенью будет хлеб? И все потому, что нацисты забрали у крестьян лошадей на войну, а мы съели уцелевших лошадок?.. Мне лично, казалось бы, все равно: я — начальник железнодорожной станции, и паровозами, как