Пит жил в этой комнате вместе с остальными, пока ему не исполнилось пятнадцать, а потом совершил ошибку, решив, что было бы неплохо иметь собственное пространство, раз он самый старший. Однажды утром он молча перенес свою раскладушку и немногочисленные пожитки в импровизированный сарай, который соорудил на крошечном грязном заднем дворе из трех листов почерневшей от солнца фанеры (их он стащил посреди ночи с заброшенной витрины магазина) и синего пластикового брезента.
Переехав на новое место в тот первый день, он почувствовал себя королем. Положил тонкий матрас поверх металлической вывески «Кока-кола» размером пять на три фута, которую нашел на свалке. Эта штука была такой ржавой, что в ней виднелись кривые коричневые дыры, забитые грязью и пожухлой травой.
Однако в первую ночь он понял, что совершил ужасную ошибку.
Пит принял решение слишком поспешно, как зачастую делают подростки, и невольно построил свою лачугу на огромной колонии муравьев – ярко-красных огненных муравьев размером со взрослых термитов. И пока он спал, они роились вокруг. Бегали по вывеске, по койке, под одеялами. В его одежде. Когда он почесал зудящую икру, они начали кусаться.
Он вскочил посреди ночи, в панике и воя от боли, хлопая себя по ногам. Затем загорелись его руки, спина, шея, голова.
Они были повсюду.
Он выбежал из сарая, сбив одну из хлипко прибитых стен, разорвал синий пластиковый брезент, ворвался через заднюю дверь в дом, крича и хлопая себя по коже. Его отец вышел из спальни с пистолетом в руках и выстрелил в него, едва не задев собственного сына и отстрелив кусок фарфоровой столешницы на кухне.
– Педро! – закричал он, когда понял, кто это был. Как только пожилой мужчина отдышался и понял, что происходит, то вытащил мальчика на задний двор, включил садовый шланг и обрызгал его, пока Пит снимал с себя рубашку, спортивные штаны и нижнее белье.
В ту ночь у Пита впервые случился припадок, хотя он и не знал об этом, пока не очнулся в отделении неотложной помощи. Его отец сказал, что у него закатились глаза и он начал нести какую-то бредятину, а потом отрубился.
Его доставили в отделение скорой помощи, где в возрасте пятнадцати лет ему поставили диагноз «эпилепсия». Врач прописал клонопин для применения «по мере необходимости», и с того дня он никогда не расставался с этим лекарством. На всякий случай.
Несколько месяцев у него были повторяющиеся кошмары, запускающие болезнь в его мозгу, они погружали его в коматозное состояние, иногда сотрясая тело припадками, иногда заставляя терять сознание. Но теперь такое случалось раз в пару лет. Он стал лучше справляться со стрессом и тревогой. Понял, что ярость и гнев помогают, придают сил. И все же такие приступы могли убить, поэтому Пит следил за ними, как человек, высматривающий в тени незваного, опасного гостя.
Через год после инцидента с муравьями Пит, наконец, уехал насовсем – от детской жизни, от родительских стен. Таких, как он, без конца звали во все банды – отчаявшихся, голодных, злых. С братьями Бордер он нашел новый дом, новую семью. Его не волновали расовые вопросы, он просто хотел быть с кем-то, чувствовать свою значимость.
Но сколько бы лет не прошло, сколько бы силы ему не придавал праведный гнев, Пит по-прежнему ненавидел спать на полу. Особенно в каком-то мерзком домишке посреди леса. Кроме того, он так и не смог полностью преодолеть свой страх насекомых, и это еще одна из причин, по которой ему не нравилось находиться на земле.
«Но с таким видом не поспоришь»,– думает он, и его золотые зубы тускло поблескивают в растянутой впадине ухмылки.
С его точки обзора видно, как за ночь спальный мешок Дженни ослабел, обнажив ее до самых ребер. Конечно, она не была глупа и осталась в майке (но не надела лифчик, друзья мои!), но тонкая обтягивающая рубашка съехала во время сна. Когда сумеречные лучи предрассветного солнца проникают сквозь плохо развешанные одеяла и наспех сколоченные доски, прикрывающие окна, он отчетливо видит, что ее груди приподнялись и почти выступают из широкого, изогнутого выреза рубашки. Если она чуть-чуть пошевелится, Пит уверен, что одна сиська выскользнет и тогда он устроит себе небольшое бесплатное утреннее шоу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
К сожалению и досаде, ему еще хочется ссать, как русской скаковой. Что осложняет принятие решения: остаться на шоу? Или встать и надеяться, что после антракта действие продолжится с того же, на чем остановилось?
Его мозг умоляет остаться, но мочевой пузырь требует уйти.
– Черт,– бормочет он. Пит вылезает из спального мешка так тихо, как только может (не снимая ботинок), и почти на цыпочках пересекает гостиную.
– Куда ты? – слышится громкий, глубокий голос с кухни.
Пит закатывает глаза и смотрит направо, на Лиама и Джима, склонившихся над карточным столом, очевидно, увлеченных дискуссией.
Строят планы! Планы, которые могут включать, а могут и не включать старого доброго Пита.
– Иду отлить, хотите со мной?
Джим смеется и качает головой. Лиам изучает то, что лежало на столе, не обращая внимания ни на Пита, ни на его зов природы.
* * *
Холодрыга!
Пит обнимает себя, ужасно ругаясь, что не надел ботинки. Небо бледно-голубое, выцветшее от солнца. Пит смотрит на линию деревьев в двадцати ярдах от него, на блестящую от росы дикую траву от дома до линии леса, затем на свои босые ноги.
– Нет уж, спасибо,– говорит он и дрожит. Вместо этого он сходит с крыльца и быстрым шагом направляется к углу дома, желая уединиться, потому что теперь, когда он встал и прошелся, нижний отдел кишечника задумался об утреннем очищении. Пит гадал, не вернуться ли за туалетной бумагой, но вместо этого решил пойти дальше и пока просто поссать. А потом он со всем разберется, когда мочевой пузырь опустеет, ноги больше не будут мокрыми и холодными, а он снова сможет ясно мыслить.
Пит заворачивает за угол и хватается за ширинку. Здесь есть небольшие кусты, высокая трава, которая прижимается к стене дома. Он идет к небольшому скоплению листвы и останавливается.
Мужчина тупо смотрит в землю, пальцы застыли на приспущенной молнии.
Как, черт возьми, мы не заметили это?
Наполовину скрытая сорной травой и дикими зарослями высокого желтоцвета. Дверь. Даже две двери. Прямо в этой чертовой земле.
Пит отходит в сторону, изучает двери внимательнее. Он сминает ногой траву и снова замирает от представшей картины.
– Вот срань,– холод пробегает от его ступней вверх по ногам, сжимает яйца и посылает ледяные кинжалы в затылок.
Рядом с двойными дверьми торчит маленькое заплесневелое окно, выходящее в эту дыру. Пит наклоняется (игнорируя вопящее давление в мочевом пузыре) и заглядывает в окно, раздвигая высокую траву для лучшего обзора. Косой луч утреннего света падает из-за плеча Пита сквозь тусклое стекло и останавливается на полу погреба.
Неловко согнутые ноги в синих брюках упираются плашмя в грязь. Неподвижные и сломанные, как выброшенное пугало.
«Это человек»,– думает Пит. Он встает, одергивает ширинку и мочится на стену дома, задумчиво наморщив лоб. Отдаленная часть наслаждается освобождением от боли и давления, но остальной мозг изо всех сил пытается обдумать то, что увидел.
И что это значит.
– Джим будет в ярости,– тихо говорит он и отходит, забыв застегнуть молнию, да ему и плевать.– Это очень плохо, Педро.
Пит делает два шаркающих шага назад, в последний раз переводит взгляд с дверей на окно, затем шагает за угол дома к входной двери.
Ну, зато это объясняет ужасный запах.
Пит начинает смеяться, а затем на его лице появляется страдальческое выражение, как будто он вот-вот закричит или заплачет.
– О, черт,– говорит он, а затем понимает, что лучше ему не идти.
Он начинает бежать.
6
– Босс? У нас проблема.