Читать интересную книгу Черная радуга - Евгений Наумов

– Как там у нас дела? – спросил директор рыжеватого мужчину в брезентовой куртке и зеленых штанах (главный зоотехник, только что вернулся из тундры).

– В целом хорошо, – ответил тот. – В июле овода было много. Через недельку летовку можно будет кончать. Сейчас грибы пошли, мученье…

Осенью, когда наступает пора темных ночей, туманов и грибов – трудный период для пастухов. Олени – лакомки и, как найдут грибное место, так и растекаются по тундре. За светлое время нужно собрать стадо вновь, иначе – откол в сотни голов. Вот и бегай по тундре…

– Сколько времени потребуется на ремонт кораля?

– Недели две.

– А переносные корали где? Только точно.

– За Куускуном, километров двенадцать. Щиты, площадь камеры… Брезент только натянуть.

– Две с половиной забьем?

– Забьем, – почесав в затылке, отвечает зоотехник. Но директор не успокаивается, значительно постукивает авторучкой:

– Основная задача: забить две с половиной тысячи. Он смотрит в окно, будто надеется увидеть эти две с половиной тысячи оленей, обреченных на заклание.

– Сколько осталось добыть моржей? – заместителю по добыче.

– Почти всех уже добыли…

– Молодцы. Выписать премию зверобоям, – бухгалтеру. – По десятке там… или пятерке.

Распоряжение записывается.

– Вчера отвезли молоко? Сколько там скисло? – заведующему молочнотоварной фермой.

– Литров шестьдесят. Подвели смешторговцы… фляги плохо вымыли.

– Опять? Паразиты! Детишки в райцентре ждут, больные…

– …и начальство, – добавляет тихо Окрестилов.

– Отвезите на ферму щенкам или там… самцам, – он снова смотрит в окно. – Как наши рыбаки?

– Голец у них идет, – снова отвечает заместитель по добыче. – Радируют: облачно, дождь. Вторая бригада просится в баню.

– Вывезти! – командует Пилипок так, словно отдает распоряжение вывести воинское подразделение из-под обстрела.

Зоотехник докладывает, что из тундры привезли сто пятьдесят туш оленей, забитых для нужд жителей.

– Сдавать мясо в торг?

– Вы что? – директор аж подскочил. – Оно на прилавках и не появится, Анна Петровна тому тушку, тому тушку… Знаю торгашей! Мясо только через столовую. Пусть люди едят. А?

Он словно бы ждет, что ему скажут ободряюще: «Молодец директор! Так держать!» Присутствующие переглядываются, то ли осуждая, то ли одобряя. Пилипок суровеет.

– С заготовкой сена не управились. Косить придется до Нового года, это уж точно.

– Как – до Нового года? – вырвалось у Вадима. Директор мутно посмотрел на него – добавил или вчерашнее?

Вадим шумно, по-лошадиному вздыхает – ох, набрыдло критиковать горе-хозяйственников, которые работают по извечной схеме: сеют летом, убирают зимой, а убранное бросают… И заголовки неизменные, хоть в рамку вставляй: спячка, раскачка, накачка. А Васька слушает.

Пилипок читает в своем талмуде, шевелит губами:

– Значит, намечено строить в будущем году один двенадцатиквартирный дом, кормокухню для зверофермы, три кораля… – Прорабу: – Включай это в титул, чтобы не тянуть, попасть в план. Может, поставим в титул два дома, а? Там, – он возвел очи к потолку, – срежут, один останется.

Наконец вроде мимоходом останавливаются на вопросе, который меня больше всего интересует, и я невольно подбираюсь. Вадим красноречиво толкает меня коленкой.

– Выяснили, почему произошло саморассасывание? – поворачивается директор к Тоне Рагтыне. Та почему-то заливается краской.

– Вот, – перед ней лежит белый лист, густо исписанный. – Комиссия из управления прислала акт. Из-за минтая.

– Мороженого? Того, что весной получили?

– Да, пятьдесят тонн на корм песцам. А специалисты определили, что на корм песцам он не годится.

– Порченый?

– Нет, рыба кондиционная. Но каким-то образом влияет на плодовитость зверей… отрицательно.

– Вот те раз, – откидывается назад Пилипок. – В прошлом году я был в отпуске на материке, там за минтаем очереди, драки. А тут звери не едят.

– Они едят, но…

– Не давать больше! Куда же эти пятьдесят тонн денем?

– Может, курям его? – спрашивает кто-то.

– Ну тонн пять или десять курам можно… А остальное?

– В тундре разбросать, песцам на приманку.

– Ну еще тонн десять максимум. А остальное?

Повисло тягостное молчание. Я зашептал Вадиму:

– Узнай, кто подписал акт, что за комиссия. Вроде бы из любопытства…

Он понимающе кивнул бородой.

После планерки я вышел на невысокое крыльцо и тотчас увидел Уалу. Она стояла, прислонившись к стене конторы.

– Идем, – сразу же позвала она. Не задавая лишних вопросов, я поплелся за ней. Напротив магазина шаг мой замедлился.

В голове от этих гольцов, коралей, моржей слегка гудело, надо было ее прояснить.

– Постой минутку. Или вместе зайдем?

– Иди один, – она отвернулась.

Во всех селениях Севера действует сухой закон. Лишь раз в неделю выдают (то есть продают) по бутылке на каждого брата – любое пойло, что в магазине. Но на гостей этот закон не распространяется, им делают поблажку. Зайдя, я сразу увидел большие бутылки с характерной наклейкой. Бренди, совсем неплохо, подарок братской страны. Взяв одну, кое-какую закуску и с десяток сырых яиц (помогает!), я с чувством облегчения защелкнул портфель. Теперь можно хоть к черту на рога.

Уала встретила меня коротким настороженным взглядом в быстро пошла вперед. Я думал, что она поведет меня в какой-нибудь дом, к своим близким или дальним родственникам (тут все повязаны родством), но она вышла из селения и направилась по длинной песчаной косе лагуны. Ее ножки в джинсах и спортивных кедах быстро мелькали впереди, оставляя в слепящем песке на диво маленькие следы. Скоро коса кончилась, пошли неровные камни, а потом и вовсе валуны, по которым пришлось прыгать, и я заботился о том, чтобы в портфеле не образовалась яичница. Куда Уала ведет? Но не стоило мельтешить, задавать ненужные вопросы. Да и не в моем это характере. Куда бы ни вела, все равно приведет. Не в дом, так в тундру, и, может быть, что-то расскажет. Это самое разумное – в тундре не подслушаешь.

И все-таки она привела меня в дом.

Но такого дома никто и нигде на земле не видел. Едва мы повернули за мысок, в глаза сверкнуло радужным сиянием – в первый миг я подумал, что это глыба нерастаявшего льда, выброшенная на берег. Но уж очень нестерпимо и необычно она сверкала и переливалась разноцветными огнями. Я так и застыл.

– Ну что же ты? – она повернулась ко мне с ясной улыбкой. – Это дом Вити Семкина. Он сам построил.

Дом из бутылок. Они были уложены одна к другой горлышками наружу и скреплены цементом. Медленно приближаясь, я во все глаза рассматривал дивное сооружение, потом обошел его со всех сторон. Тонкая, продуманная работа. Фундамент из подогнанных один к одному гранитных обломков. Фронтон из прозрачных бутылок, боковые стены из зеленых, задняя из коричневых. Остроконечная крыша из тяжелых «бомб», уложенных на толстые доски, – виднелись их короткие торцы. Дверь арочная, изнутри висят обрывки моржовой кожи – видимо, закрывалась как полог.

– Что же это, а? – ошарашено бормотал я.

– Что?

Она взяла меня за руку и ввела внутрь. Там царил разноцветный полумрак, играли блики – солнце светило в заднюю и боковую стенки. Грубо сколоченный топчан, у входа чернело давнее кострище, донышки бутылок на стенах кое-где закопчены.

Она стояла у задней стены, и на лице ее лежали опаловые отсветы. Я без сил опустился на топчан.

– Рассказывай, – еле выдавил.

– Говорят, ты уже не раз бывал на Севере…

– Жил.

– Помнишь, в шестидесятые годы бутылки не принимали в наших магазинах. Их просто выбрасывали где попало.

– Как не помнить. Тогда еще в городах были стеклянные свалки. Когда я околачивался в Певеке, в общежитии, уборщица каждое утро лаялась, выволакивая корзины бутылок.

– Вот-вот. И у нас тут была стеклянная свалка. А в это время в Лорино бичевал один веселый парень Витя Семкин, бывший архитектор. А может, художник. Сколько его помню, он всегда улыбался, никогда не унывал. Как-то привезли цемент в мешках и свалили на берегу, оказался не нужен. Вот Витя и решил построить дом. Сначала один носил сюда цемент и бутылки, а потом, когда увидели, что он делает, все ребятишки стали помогать ему носить бутылки. И я тоже носила… Он говорил, что строит дом для нас, веселый стеклянный дом. И построил. Все лето каждый день мы прибегали сюда и слушали, как Витя рассказывает нам сказки и разные веселые истории. Когда дул ветер, горлышки бутылок свистели на разные лады, и он говорил, что дом поет. Мы называли его поющим домом. Приходили и взрослые, приносили вино, пели, танцевали… Слушали, как поет дом. Иногда он пел страшно.

Она замолчала.

– Где же он? Этот Семкин?

– Исчез куда-то… – в ее голосе явно чувствовалась горечь. – В стеклянном доме зимой не проживешь. Нарисовал много плакатов для совхоза и подался с последним пароходом. А мы все прибегали и ждали, что он вернется…