Думал, думал, думал… и хотел Зинаиду страшно! Вот ни одну женщину за всю свою мужскую жизнь так не хотел, видит Господь!
Прокручивал их разговоры, особенно последний, самый больной, в голове сотни раз, соглашался, оспаривал, отвечал мысленно, со временем придумав правильные, красивые и, как ему казалось, убедительные аргументы против. Злился, давая себе нелицеприятные эпитеты.
А как ты хотел, Захар Игнатьевич? Затолкать любовь куда подальше и безболезненно? Нет, нет, определение «любовь» он обходил десятой дорогой даже в мыслях-рассуждениях! Притяжение, желание, интерес взаимный – это да, а любовь – извините!
И ничего не помогало, ни работа тяжелая, ни рассуждения и мысленные оправдания и обвинения себя, ни это осторожное избегание конкретного слова!
Ни-че-го!
Ложился в кровать, умотанный до предела морально и физически, и вдруг в предательской памяти всплывали слова Зинаиды, ее голос: «Я представить себе не могла, что можно так улетать от поцелуя, как обморок, и что можно пережить такой оргазм, знать не знала…» И у него, обдав жаром тело, все вставало, глубоко наплевав на любую усталость и измотанность физическую!
Сколько раз Захар пытался позвонить Зинаиде, набирал номер – и отключался, не дождавшись гудка! Нет! Что он ей скажет? А услышит ее голос, и как это пережить, совсем выпасть из реальности? Нет!
Думал деду Захарию позвонить. Года три назад он купил ему сотовый, научил пользоваться и оплачивал вперед помногу, а то сидит там, у черта на рогах без связи, а возраст-то приличный, мягко говоря, да и побаливать стал, мало ли! Хотел поговорить, рука тянулась, но подержит, подержит трубку в руке, посмотрит на нее задумчиво и отложит.
Что он ему скажет? На жизнь пожалуется, совета попросит, поддержки?
В чем? В свершенном побеге от женщины единственно значимой? В трусости своей? В глупости? Заранее понятно, что дед ответит!
Недели через две командировки он разобрался с делами на очередном объекте, кого надо поощрил, кого надо наказал, а кого и выгнал, принял все документы, поставил где надо подписи. Как заведено не нами, принимающая сторона собралась закатить банкет по случаю. Захар Игнатьевич, как рачительный руководитель, притормозил чрезмерное рвение, времена не те, шиковать без надобности, а вот узким кругом, скромно и без значительных затрат, можно.
Узким еще и лучше получилось.
Кое-кого из подчиненных он знал давно, по совместной работе времен начала своей карьеры. Вот они-то и пригласили к себе. Душевно посидели в загородном доме одного из руководителей тамошних, с банькой, скромной выпивкой с традиционными местными достойными восхищения закусками, под неспешное обсуждение дел насущных и не очень. Ночевать Захар остался там же, окруженный вниманием и выказываемым уважением.
Комнату, которую ему отвели для ночлега, украшало огромное, скошенное по покатой крыше окно, в которое нагло вторглась полная, сияющая серебром луна.
Он долго стоял, смотрел в это окно, поражаясь красоте суровой пейзажа, редким, скрюченным деревцам тундры, снегам до горизонта, величию и умиротворенности природы.
И вдруг, с появившейся откуда-то из самых потаенных глубин души чистейшей, незамутненной, как родник, откровенностью, которая лишь изредка посещает нас, подумал:
«А чего я так труханул-то? А? Ну чего на самом деле? Предательства? Боли расставания? Да еще и жизни не случилось, а я уж расставаться испугался! Или не этого совсем?»
Сколько той жизни? Ему уж сорок два! Нет времени пугаться, по кустам зайцем, поднятым из укрытия лисой, шугаться, чтобы боли избежать, подстелив в возможных местах падения соломки!
Сколько ее осталось, жизни той? А если вдуматься, оглянуться назад, и не жил-то на всю катушку! Все мотался где-то и не любил, так, чтобы до потрохов, по-настоящему, страсти по Катерине не в счет! Это животное притяжение, без любви, без силы душевной, секс голимый и пустой! А так чтобы жизнь делить с кем-то пополам, чтобы и слезы вместе, и смех, и горе, и любовь на двоих!
Промотался, жизнь растратив на работу бесконечную, разъезды, знать не знал, не видел, как растет ребенок, делает первый шаг, его первый зуб, слово, первая двойка, драка в школе!
Не знал и не понимал, как это, когда жена вечером, уж ночью, после любви, пусть не юношески жаркой, а размеренной, шепотом в твое плечо расскажет о своих делах за день, проблемах, а ты послушаешь, решишь что-то, взяв ответственность за каждодневные дела на себя. Без сомнений и всяких глупостей он любил Ирину, но то была молодая, незакаленная любовь совсем другого, молодого Захара Дуброва, с другими приоритетами, мыслями насущными в голове, целями, устоями. Она была, и спасибо ей великое, что случилась в его жизни! Но не набрала той силы в любви, что познается с годами, с мудрением, с прорастанием каждодневным друг в друга. Он же, как летучий голландец, все пропустил, пролетав мимо дома, мимо любви.
Как сказала Зинуля?
«Это и есть жизнь! И к сожалению, она, как скоростной поезд, проносится мимо! И либо жить, либо стоять на перроне и смотреть вслед! Я предпочитаю первое!»
– Ты сильнее меня, милая! – прошептал Захар подсвеченному загадочным лунным сиянием снегу за окном и уткнулся лбом в холодное стекло. – И смелее! Только я тебе об этом никогда не скажу!
И еще он понял, что никакой это не страх заставил его, по сути, сбежать от Зинули, предварительно шаркнув ножкой в виде извинительного расставания, нет! Ни черта давно и прочно не боялся Захар Дубров, кроме обычных волнений и страхов за родных и близких! Нет! А неожиданность, заставившая растеряться! Не испугаться – растеряться, как от лавины, рухнувшей бесшумной массой! Так сильно, глубоко, перевернув жизнь, рухнула на него встреча с Зинаидой!
Он лег на кровать сверху покрывала, не раздеваясь, полежать, прикрыл глаза согнутой в локте рукой, и неожиданно ярко, в деталях, вспомнилось прошлое, словно вернулся в то время, переживая и проходя его заново.
Середина «боевых» девяностых. Он долго, несколько лет вкалывал на надрыв, бесконечно! Маленький Никитка, полная безнадега, безденежье. Захар тянул из себя жилы на всех возможных работах и подработках. Да ничего! Молодой, чего там, сдюжим! И действительно – ничего! Вскорости полегчало немного, и как-то и с деньгами, работой налаживаться стало, и Ирина на работу вышла, тоже подмога.
Прорвались вроде бы!
Но через годок, когда он и забывать стал, как пришлось вкалывать, случилось событие, напугавшее Захара до дрожи в поджилках, до паники!
Проснувшись одним непрекрасным утром, Захар с удивлением понял, что не может встать с кровати! Не то чтобы совсем уж обездвижился – ни рукой, ни ногой, но для того, чтобы подняться, ему пришлось приложить максимум усилий, заставляя себя двигать конечностями. В результате приложенных усилий встать-то он встал и даже дотащил себя до кухни, но почувствовал, что совершенно разбит.