Читать интересную книгу Когда гений терпит поражение - Роджер Ловенстайн

У фонда (как сущности, отличной от LTCM) тоже возникли финансовые проблемы. К концу августа партнеры начали испытывать давление со стороны Bear Stearns, расчетного брокера фонда, нервно наблюдавшего за сокращением капитала LT. Из-за несговорчивости, проявленной Хилибрандом на переговорах, фонд и Bear Stearns так и не подписали соглашение. Это означало, что Bear Stearns мог прекратить расчеты по операциям LT в любой момент, который сочтет удобным. Таким образом, тактика Хилибранда оказалась ошибочной, и LT зависела теперь от милости Bear Stearns.

Одной из стратегий получения денег было составление пар из сделок, заключенных LT с различными банками. Поскольку ни у одного из банков, с которыми LT вела бизнес, не было полного представления о деятельности компании, никто не знал, что большинство сделок хеджировано и такие сделки имеют свойство погашать друг друга, а потому все требовали обеспечения большего, чем если бы знали подлинную ситуацию. LT попробовала поиграть с парными сделками, заключенными в одном банке, но задача оказалась неподъемной: у фонда было невероятно много (60 тысяч) отдельных позиций[214].

Нерешительность, проявленная LT ранее, превратилась в финансовую проблему (дело составления пар из сделок не возникло, если бы ранее Хилибранд не настоял на необходимости держать банки в неведении). Когда фонд преуспевал, Хилибранд и другие трейдеры безнаказанно и даже заносчиво засекречивали свои операции, но теперь их самодовольное превосходство обращалось против них. LT предстояло просить о милосердии те самые банки, которые компания оскорбила. Воспоминание о том, что, вопреки резким возражениям Шейха, LT возвратила инвесторам 2,7 миллиарда долларов, терзало партнеров. Хуже того, они принудили своих инвесторов забрать эти деньги! А они позволили бы решить проблемы! Разумеется, инвесторы более не питали симпатии к LT, да их и не просили инвестировать снова. Более того, многие банки и сами испытывали напряжение. Такова вечная ирония судьбы: как раз тогда, когда вам больше всего нужны деньги, наиболее вероятные источники средств (в случае LT – другие операторы рынка вроде Сороса, а также инвестиционные банки и учреждения) также испытывают, скорее всего, нехватку средств.

Партнеры начали ощущать, что могут не выплыть. Возникла угроза краха и разоблачения тонко продуманного эксперимента по управлению рисками, не говоря уже о потере собственных баснословных прибылей. «В конце августа мы пришли в отчаяние», – признал Розенфелд. Теперь разговоры партнеров пронизывали неверие и горечь от ненужного унижения, которому они сами себя подвергли. Огромное богатство не спасло их от беды. Модест, самый новый из партнеров, сетовал, что его партнерский статус фактически бесполезен.

Другим признаком растущего отчаяния партнеров стала ожесточенная борьба за то, чтобы поразившие LT трудности не затронули их личные активы. Хилибранд, чье состояние некогда оценивалось в полмиллиарда долларов, оплачивал отделочные работы в своем новом экстравагантном особняке деньгами с текущего счета жены. Меривезер тишком осуществлял маневры, направленные на избавление от тошнотворного призрака кредиторов. Он переписал единственный принадлежащий ему объект недвижимости – участок площадью 20 акров, расположенный в фешенебельном районе Пеббл-Бич, Калифорния, – на жену (его поместье в Вестчестере тоже было оформлено на ее имя)[215].

Остро нуждаясь в чем-то, что подняло бы его настроение, Меривезер позвонил старому приятелю Винни Маттоне, который некогда был главным контактным лицом фонда в Bear Stearns. Удалившийся от дел Маттоне воплощал качества, напрочь отсутствовавшие у элегантных профессоров Меривезера. Носивший золотую цепь и дешевое кольцо Маттоне появился в LT в распахнутой на груди черной шелковой рубахе. Он выглядел так, словно весил 120 кг. В отличие от деревянных партнеров Меривезера Маттоне относился к рынкам как к насквозь очеловеченным учреждениям, по природе своей волатильным и вечно подверженным ошибкам.

– Ну, и где вы? – бесцеремонно спросил Маттоне.

– Мы потеряли половину капитала, – ответил Меривезер.

– Вам конец, – произнес Маттоне так, словно этот вывод не нуждался в объяснениях.

Впервые Меривезер выглядел встревоженным:

– О чем ты говоришь? У нас все еще есть два миллиарда. У нас есть половина необходимой суммы – ее дает Сорос.

Маттоне грустно улыбнулся:

– Когда теряешь половину, люди рассчитывают, что, возможно, ты потеряешь и вторую половину, и начинают раскачивать рынок против тебя. Они не собираются «закатывать» [рефинансировать] твои сделки. Тебе конец.

Вскоре после визита Маттоне Меривезер и Макенти отправились выпить в местный трактир, который приглянулся Меривезеру и другим мигрантам с Уолл-стрит. Потягивая свой любимый джин с тоником, Меривезер взглянул на друга и сказал совершенно бесцветным голосом:

– Ты был прав.

Шейх посмотрел на Меривезера.

– Надо было послушаться тебя, – добавил Джей-Эм.

* * *

Позднее аутсайдеры будут комментировать сплоченность партнеров, но она была единственным приемлемым способом поведения. Чем глубже они проваливались в трясину, тем меньше им хотелось общаться с посторонними и тем теснее они смыкали ряды. На какое-то время удалось подавить разочарование и резкие антипатии, избегать взаимных упреков и обвинений. Угрюмые и решительные, они появлялись в офисе на рассвете и работали допоздна, словно их физическое присутствие само по себе могло остановить убытки компании. Они часами вели разговоры по телефону, пытаясь ликвидировать позиции, заискивая перед старыми инвесторами, соблазняя новых, парируя атаки банкиров. Розенфелд и Лихи старались поддержать моральный дух компании, говоря служащим: «У нас все будет хорошо. У нас большие объемы ликвидных средств. Мы привлекаем новые средства. Просто нам придется стать чуть меньше – наши риски слишком велики». Партнеры постоянно уединялись в конференц-зале, где всегда были опущены шторы, скрывавшие происходящее от любопытных глаз, и в обстановке секретности подробно обсуждали свои проблемы. Их заседания казались нескончаемыми. Когда они выходили из конференц-зала, сотрудники пытались что-нибудь узнать, но партнеры практически не отвечали на эти вопросы, даже вопросы собственных служащих. До предела уязвленный Хилибранд проходил через толпу спрашивающих так, словно ничего не слышал.

* * *

К последней пятнице августа LT так и не могла удовлетворить условия, поставленные Соросом, а большинство воротил Уолл-стрит, которые были способны выписать чек, находились за городом на отдыхе. Изо дня в день LT теряла десятки или сотни миллионов долларов, ежедневно и на протяжении многих недель – до тех пор, пока в пятницу не мелькнул единственный просвет. Продолжая надеяться вопреки очевидности, Меривезер сделал еще одну серию телефонных звонков.

Один из звонков был Дэну Наполи из Merrill Lynch, которого Меривезер спросил, когда, по его мнению, прекратится это кровотечение, словно Наполи или кто-нибудь другой мог это знать. Затем Джей-Эм позвонил Сицильяно. Управляющего UBS он застал в Токио.

– Есть ли в твоем банке кто-нибудь, кто хотел бы инвестировать? – поинтересовался Меривезер. – Цена этих сделок определена неправильно. Полагаем, у нас огромные возможности. – Сохраняя самообладание, Джей-Эм добавил: – В LT уверены в том, что компании фактически удалось мобилизовать новые средства на миллиард долларов.

Впрочем, UBS и так уже был крупнейшим инвестором LT.

– Вы должны 25 % этой суммы, – сказал Сицильяно.

Джей-Эм холодно парировал:

– Мы должны больше 45 % этой суммы.

Сицильяно был ошеломлен. Его очень интересовало, кто это решился рискнуть и вложить деньги, из которых возник первый миллиард. Он был уверен, что, во всяком случае, это сделал не он.

В субботу, 29 августа, Меривезер позвонил Эдсону Митчеллу, финансисту из Merrill Lynch, в 1993 году сыгравшему решающую роль в мобилизации начального капитала фонда. С тех пор Митчелл перебрался в Лондон, где стал руководить глобальными операциями Deutsche Bank на рынке облигаций. Не могли бы Митчелл и Deutsche Bank мобилизовать капитал для LT сейчас? Митчелл ответил, что вряд ли.

На этом список друзей Меривезера исчерпался. Когда вам необходимы деньги, Уолл-стрит безжалостна.

В понедельник, 31 августа, в последние часы месяца, государственные финансовые органы Гонконга, приобретавшие акции на местных биржах, внезапно прекратили поддерживать рынок. Ячейки еще одной страховочной сетки оказались слишком большими. Цены на гонконгской бирже упали на 7 %, что спровоцировало панику на Уолл-стрит. Индекс Доу – Джонса обрушился на 512 пунктов, то есть на 6 %, в результате чего средний уровень индекса опустился до отметки 7539 пунктов. С середины июля индекс упал на 19 %. Министр Рубин, только что вернувшийся с ловли лосося на Аляске, попытался успокоить рынки заявлением о том, что американская экономика здорова. Эти слова лишь усугубили таинственность происходящего обвала, ибо информационных поводов к заявлению такого рода не было. «The Wall Street Journal» опубликовала «разочаровывающий индекс настроений управляющих покупками в Чикаго», являвшийся объяснением, почти комичным по своей тривиальности. Заметив, что «в целом нет покупателей, которые наращивали объемы приобретений»[216], газета была близка к истине. Экономика действительно была здорова, но финансовые рынки оказались перегружены задолженностями и перенапряжены. Вся Уолл-стрит впала в растерянность. Хладнокровные, лишенные эмоций трейдеры, действовавшие по моделям Мертона, исчезли, словно их никогда и не существовало. Теперь ими овладела паника.