В тот день он до работы так и не дошел.
Борис застегнул пальто, внимательно взглянул на себя в зеркало и вышел на улицу. Ювелиры шумно докуривали на крыльце последние перед уходом сигареты, стоя на ступеньках и сидя на перилах, смеясь и болтая. Девушки покачивали длинными лайкровыми ногами и кокетливо стреляя глазами по сторонам, ни на секунду не закрывая рта. Большая часть молоденьких ювелирш были очень хорошенькими, и прохожие мужского пола, чей путь пролегал мимо забора «Камелии», косились на их прелести с откровенным восхищением, но Борису сотрудницы казались безумно вульгарными и крикливыми, и он равнодушно прошел мимо выставки аппетитных женских ног и начал спускаться по ступенькам. Он знал, что двое коллег сейчас неизменно отправятся в бильярд, а остальные, по случаю конца рабочей недели, с веселым гомоном пойдут в ближайший бар, где будут долго и громко поглощать разнообразный алкоголь. Его ни разу не приглашали на подобные посиделки — даже не делали попыток или намеков, и Борис всегда уходил с работы в одиночестве. Это его не особенно расстраивало — алкоголь был ему противопоказан, а компания — неинтересна.
Недалеко от подъезда мягко притормозил черный блестящий «БМВ», и Борис резко остановился. Дверца открылась, и из машины с кошачьей грациозностью выскользнула ослепительно красивая молодая женщина с копной черных блестящих вьющихся волос, небрежно рассыпавшихся по черному шелку дорогого костюма. Она вытащила из машины бобровое манто, набросила его на плечи, хлопнула дверцей и величавой походкой направилась к крыльцу «Камелии».
— Добрый вечер, Борис Анатольевич, — щебетнула женщина с легкой смешинкой, проходя мимо него и обдавая ароматным облаком «Живанши» и дорогого туалетного мыла. Борис блаженно моргнул, потом повернулся, глядя, как Инга неторопливо поднимается по ступенькам — ювелиры уже давно стояли у ограды, наблюдая за сценой с тихим жадным интересом. Он с трудом подавил желание броситься за ней, схватить за руку и объяснить ей, какую ошибку она совершила. Объяснить, что на самом деле она должна быть замужем за ним, а не за Витькой. Объяснить, что все, что было до этого, — лишь нелепый, ненужный сон!
Дверь за Ингой захлопнулась, и он судорожно сглотнул. Как Инга не понимает, что Витька ее не достоин, что он ее не ценит, что он заигрывает с молоденькими ювелиршами невзирая на ее существование. А вот он бы все для нее делал! На руках бы носил. Сам бы делал для нее украшения — он ведь очень хороший мастер, к тому же знает ее вкусы. В сущности, он все о ней знает. В свободное время иногда он незаметной тенью скользил за ней по городу, наблюдал, как она выбирает одежду или духи, как приглядывает в цветочных магазинах новые растения для зимнего сада, как грызет соленый миндаль, как тихонько напевает себе под нос, когда думает, что ее никто не слышит, как ее рука с расческой ходит по волосам… Несколько раз он видел ее на волжанских пляжах, после чего ему стало еще хуже. А теперь это было и вовсе невыносимым — ее равнодушие, ее недоступность, ее губы, целующие не его. Инга заполнила все его существо и билась в голове, словно большое душистое сердце, она сводила его с ума, и он возвращался домой, кривясь от неизменной боли в правом подреберье, и видел дома жену и не понимал, что это такое. Ему нужна была Инга! Инга! Когда она вместе с Витькой ездила на Мальдивы, он прочитал об этих островах абсолютно все, и теперь казалось, что именно он побывал там вместе с ней. Когда она на несколько месяцев укатила во Францию, он последовал за ней — сидя над книгами с бокалом дорогого настоящего французского вина. Он был с ней везде.
Борис отвернулся и медленно вышел за ограду. Потом шагнул за толстый ствол тополя и начал ждать. Вскоре из дверей вышли Витька и Инга, они шли в обнимку и над чем-то громко смеялись, причем Витькина рука уверенно лежала на ее левой ягодице. Борису послышалось свое имя, и он почувствовал, как его обдало горячей удушливой волной. Он скрипнул зубами, с ненавистью глядя на Витькину модельную стрижку и совершенно безвкусный костюм, нелепо сидевший на его мускулистом теле. Витька никогда не был хорошим ювелиром и уж точно никогда не был мастером, но он умел крутиться. Он умел подсиживать и подставлять, лезть по головам и по трупам, расстилаться и становиться в бойцовскую стойку, выжимать деньги абсолютно из всего и грамотно их вкладывать. И он очень хорошо умел отнимать.
Он отнял у Бориса его жизнь.
И отнял его женщину.
«БМВ» вырулил со двора и проскользнул по дороге мимо Бориса, сияя фарами. Он сжался за деревом, с трудом сдерживаясь, чтобы не заплакать злыми безнадежными слезами. В голове снова появилась знакомая болезненная мысль. Впрочем, теперь она даже не была такой уж болезненной. Скорее немного приятной.
Если у него отняли, то почему бы ему не сделать то же самое?
Инга поймет свою ошибку. Должна понять. Ей придется это сделать.
Борис вышел из-за дерева и неторопливо зашагал по вечерней улице, не замечая, как следом тронулся прятавшийся в полумраке возле зарослей сирени «лендровер» и медленно пополз следом, потом рванулся с места, обогнал его и скрылся за углом. Спустя минуту Лифман свернул туда же, сгорбившись и сунув руки в карманы пальто. Он всегда ходил одной и той же дорогой — здесь он дворами пересекал несколько улиц и выходил как раз к витрине антикварного магазина, которую он всегда долго и с наслаждением разглядывал, после чего садился в маршрутку и ехал домой.
Миновав один из домов, Борис замедлил шаг, увидев стоявший возле обочины джип с включенными фарами, но сделал это не из-за машины, а из-за человека, который курил, прислонившись к бамперу. Его лицо было очень знакомым. Особенно знакомым был взгляд, умудренный и чуть снисходительный, и почувствовав на себе этот взгляд, Борис ощутил странную неловкость и неуверенность. Это ощущение тоже было очень знакомым.
— Борис Анатольевич? — негромко произнес человек, когда он поравнялся с ним. — Можно с вами переговорить?
Лифман резко развернулся и в упор глянул на него, потом улыбнулся, и женщина, сидевшая в машине, вздрогнула, увидев эту улыбку. Это была бессмысленная улыбка сумасшедшего, долгое время проведшего в четырех стенах и вдруг неожиданно выпущенного на свободу.
— Виталий? — хрипло произнес он. — Это ты?
— Да, — ответил Воробьев, несколько удивленный и даже встревоженный такой реакцией. Борис резко шагнул к нему, и на его лице стремительно расправляла крылья некая полубезумная радость, граничащая с абсолютным счастьем.
— Слава богу! — облегченно произнес он, схватил Виталия за правую руку и тут же отдернул пальцы, испуганно посмотрев на него. — Что это?!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});