Читать интересную книгу Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие - Эдмунд Вааль

Я представляю себе, как Розенберг — ухоженный, хорошо одетый — опирается на стол в стиле буль в выходящем на Ринг салоне Игнаца. Перед ним разложены бумаги. Его ведомство отвечает за координацию интеллектуальной деятельности в Рейхе, и работы у него очень много. Археологи, литераторы, ученые — все нуждаются в его разрешении. На дворе апрель. На липах листочки. Из трех его окон, за свежей листвой, видны флаги со свастикой на здании университета и на флагштоке, недавно установленном перед Вотивкирхе.

Когда Розенберг обосновался в своем венском офисе, у него над головой оказался тщательно зашифрованный Игнацем гимн сионскому торжеству евреев, символизировавший успех его долгой жизни, отданной ассимиляции: пышная, раззолоченная потолочная роспись, изображавшая увенчание Эсфири короной Персии. Над ним, слева, изображено уничтожение врагов Сиона. Но евреям на «Ционштрассе» жить уже не суждено.

Двадцать пятого апреля повторно открывают университет. По обеим сторонам лестницы, ведущей к главному входу, стоят студенты в кожаных шортах, ждущие прибытия гауляйтера Йозефа Бюркеля. Введена новая система квот: среди студентов и преподавателей университета евреев не должно быть более 2 %, студентам-евреям разрешается входить в здание лишь по специальным пропускам, из 197 преподавателей медицинского факультета 153 — уволены.

Двадцать шестого апреля Герман Геринг объявляет о начале кампании по «передаче богатств». Каждый еврей, имеющий более пяти тысяч рейхсмарок, обязан под угрозой ареста сообщить об этом властям.

На следующее утро гестаповцы приходят в банк Эфрусси. Они три дня изучают документацию. Согласно новым правилам (установленным тридцать шесть часов назад) бизнес для начала должен быть продан любым акционерам-арийцам. Кроме того, его следует продать со скидкой. Герру Штейнхаусеру, коллеге Виктора на протяжении двадцати восьми лет, задают вопрос: желает ли он выкупить доли евреев?

Со дня несостоявшегося плебисцита прошло всего шесть недель.

Да, говорит он в послевоенном интервью, рассказывая о своей роли в банке, разумеется, он выкупил эти доли. «Им ведь нужны были наличные для уплаты Reichsfluchtsteuer, налога на бегство из Рейха… Они предложили мне срочно выкупить свои доли, потому что это был самый быстрый способ получить наличные. А цена, которую Эфрусси и Винер получили за выход из бизнеса, была ‘совершенно адекватна’… Она составила 508 тысяч рейхсмарок… плюс, разумеется, 40 тысяч арианизационного налога».

Итак, 12 августа 1938 года «Эфрусси и компания» вычеркивается из реестра юридических лиц. В записях стоит одно-единственное слово: УНИЧТОЖЕНА. Спустя три месяца ее название меняется на Bankhaus СА Steinhausser. Под этим новым названием активы компании заново оцениваются, и на сей раз, при владельце-нееврее, стоимость их оказывается в шесть раз выше, чем была при евреях.

В Вене нет больше ни дворца Эфрусси, ни банка Эфрусси. Сама фамилия Эфрусси словно стерта из истории города.

Как раз в этот приезд я отправляюсь в венский еврейский архив — тот, что попал в руки Эйхмана, — чтобы уточнить кое-какие подробности одной записи о браке. Я пролистываю гроссбух в поисках Виктора — и вижу красный оттиск поверх его имени. На печати новое имя — «Израиль». Один из указов предписал всем евреям взять новые имена. И кто-то проделал немалую работу, прикладывая к каждому имени в списках венских евреев эти печати: поверх мужских имен ставилось «Израиль», поверх женских — «Сара».

Я ошибался: семья не вычеркнута из истории, а переименована. И почему-то именно это вдруг вызывает у меня слезы.

«Годен для одной поездки»

Что нужно Виктору, Эмми и Рудольфу, чтобы покинуть Остмарк, Восточную марку Рейха? Они могут сколько угодно стоять в очередях, выстроившихся к многочисленным посольствам или консульствам — ответ всюду один: квоты уже закончились. В Англии уже столько беженцев, эмигрантов, попавших в нужду евреев, что она еще много лет не намерена выдавать разрешений на въезд. Эти очереди становятся опасными, потому что их патрулируют эсэсовцы и полиция — а они настроены далеко не дружелюбно. Стоящие в очередях ощущают постоянный страх: а вдруг тебя затолкают в один из этих полицейских грузовиков и увезут в Дахау?

Им нужно достаточно много денег, чтобы выплачивать возникающие невесть откуда новые налоги, платить за многочисленные карательные разрешения на эмиграцию. Им нужно иметь декларацию о собственности, которой они владели 27 апреля 1938 года. Такой документ выдает особое ведомство, оформляющее декларации о еврейской собственности. От них требуется задекларировать свой отечественный и заграничный капитал, все объекты недвижимости, активы, сбережения, доходы, пенсии, ценности, предметы искусства. Затем нужно пойти в Министерство финансов, чтобы доказать, что за семьей не числится никаких невыплаченных налогов на наследство или строительство, а затем предъявить свидетельства о доходах, о коммерческом обороте и пенсии.

И вот 78-летний Виктор пускается в тур по исторической Вене: он посещает одну контору за другой, получает отказ в одном месте, не может попасть в другое, стоит в очереди, чтобы попасть в другие конторы, где ему предстоит снова занимать очередь. Ему приходится стоять перед множеством столов, отвечать на вопросы рявкающих чиновников, смотреть на печать, лежащую на подушечке, пропитанной красными чернилами, от которой зависит, позволят ему уехать или нет, и вникать в смысл всех этих налогов, указов и протоколов. Прошло всего шесть недель со дня Аншлюса, и с появлением всех этих новых законов, новых людей, севших за чиновничьи столы, которым не терпится быть замеченными, не терпится хорошо зарекомендовать себя в Восточной марке, жизнь превратилась в хаос.

Эйхман создает Центральное бюро еврейской эмиграции в арианизированном дворце Ротшильда на Принц-Ойген-штрассе, чтобы быстрее обрабатывать данные евреев. Он умело организует процесс. Его начальство приятно удивлено. Это новое ведомство демонстрирует, что, оказывается, в его стены человек вполне может войти, имея богатство и гражданство, а выйти несколько часов спустя с одним только разрешением на выезд.

Люди превращаются в тени собственных документов. Они ждут заверения бумаг, ждут писем с поддержкой из-за океана, ждут обещаний рабочего места. У людей, которые уже выехали из страны, просят одолжения, денег, свидетельств о родственных узах, каких-то несуществующих фирмах, чего угодно, написанного на какой угодно гербовой бумаге.

Первого мая девятнадцатилетний Рудольф получает разрешение на эмиграцию в США: какой-то друг подыскал ему работу в компании «Бертиг коттон» в Парагулде, штат Арканзас. Виктор и Эмми остаются в старом доме одни. Все слуги, кроме Анны, покинули их. Эти три человека не движутся в сторону полного застоя: они давно уже оцепенели. Виктор спускается по непривычным ступенькам во двор, проходит мимо статуи Аполлона, избегая встречаться взглядом и с новыми чиновниками, и со старыми жильцами, проходит сквозь ворота, мимо дежурного охранника-штурмовика, выходит на Ринг. И куда он может теперь пойти?

Он не может пойти ни в кафе, ни на работу, ни в клуб, ни к родственникам. У него нет больше ни кафе, ни работы, ни клуба, ни родственников. Он не может присесть на скамейку: на всех скамейках в парке вокруг Вотивкирхе — трафаретные надписи: Juden verboten[74]. Он не может пойти в «Захер», не может пойти в «Гринштайдль», в «Централь», в Пратер, в книжный магазин, к парикмахеру, не может пройти через парк. Он не может сесть в трамвай: евреев и людей с еврейской внешностью туда не пускают. Он не может пойти в кино. И в Оперу. И даже если бы он мог пойти в Оперу, то больше не услышал бы там музыки, написанной или исполняемой евреями. Малер и Мендельсон изгнаны: Опера тоже подверглась арианизации. На конечной остановке трамвая (Нойвальдег) стоят штурмовики, чтобы евреи больше не гуляли по Венскому лесу.

Куда ему остается идти? И как им отсюда выбраться?

И вот, когда все рвутся уехать отсюда, Элизабет, наоборот, возвращается. У нее голландский паспорт, который способен оградить ее от ареста в качестве еврейки-интеллектуалки и нежелательной персоны, и все же это очень рискованный шаг. Она неутомима: выправляет родителям разрешение на выезд, притворяется сотрудницей гестапо, чтобы добиться собеседования с одним чиновником, находит способы уплатить налог на Reichsflucht, ведет переговоры с различными департаментами. Она не дает запугать себя языком этих новых законодателей: она ведь сама юрист — и хочет добиться своего. Хотите официально? Хорошо, я тоже буду держаться официально.

Паспорт Виктора — наглядное свидетельство того, как он приближался к отъезду. Тринадцатого мая проставлена печать «Держатель паспорта является эмигрантом» (Paßinhaber ist Auswanderer), заверено подписью доктора Раффергерста. Пятью днями позже, 18 мая, проставлена печать: «Годен для одной поездки в ЧСР» (Einmalige Ausreise nach CSR). В ту же ночь появляются сообщения о передислокации германских войск на границе и о частичной мобилизации чехословацкой армии. Двадцатого мая в Австрии вступают в силу Нюрнбергские законы. Эти законы, уже три года действовавшие в Германии, определяют, что такое еврейство. Если трое из твоих дедушек и бабушек — евреи, значит, ты еврей. Тебе запрещается вступать в брак или в половые связи с неевреями, а также вывешивать флаг Рейха. Тебе запрещается держать нееврейскую прислугу моложе сорока пяти лет.