Читать интересную книгу Возвращение на родину - Томас Гарди

- Давайте сделаем наоборот - пусть самый низкий счет выигрывает, может, тогда мое счастье переменится. Не хотите?

- Да нет, пожалуйста, - сказал Венн.

- Ах, вот они опять - чтоб их! - вскрикнул Уайлдив, поднимая глаза.

Вересковые стригуны успели бесшумно вернуться и снова стояли, как раньше, высоко подняв головы, не отрывая боязливых глаз от освещенных фигур над камнем, словно дивясь - откуда вдруг люди и горящая свеча в таких глухих местах и в такой неподобный час?

- До чего мерзкие твари - эк вылупились! - сказал Уайлдив и швырнул в них камень, что заставило их разбежаться; игра же продолжалась.

Теперь у Уайлдива оставалось десять гиней; оба поставили по пять. Уайлдив выбросил три очка. Венн - два и сгреб монеты. Уайлдив схватил кость и в ярости стиснул ее зубами, словно хотел разгрызть на мелкие кусочки.

- Не сдаваться до конца! Вот мои последние пять, - вскричал он, кидая монеты. - Проклятые светляки - они гаснут. Почему не можете гореть, дурачье? Колючкой, что ли, их расшевелить!

Он потыкал светляков палочкой и перевернул так, что они легли яркой стороной хвоста кверху.

- Света довольно. Бросайте, - сказал Веян.

Уайлдив опрокинул стаканчик внутри светящегося круга и жадно поглядел. Выпал туз.

- Отлично! Говорил я, что счастье переменится, вот и переменилось.

Венн ничего не сказал, но рука его дрожала, когда он бросал кости.

Выпал тоже туз.

- О! - сказал Уайлдив. - Проклятье!

Снова кость ударилась о камень. Опять туз. Венн, мрачный как ночь, бросил; на камне лежали две половинки кости разломом кверху.

- У меня - ничего, - сказал он.

- Поделом мне - это я, значит, расщепил кость зубами. Ну! Берите ваши деньги. Ничего меньше, чем один.

- Я не хочу.

- Берите, говорят вам! Вы их выиграли.

И Уайлдив швырнул деньги в грудь охряника. Венн подобрал их, встал и ушел из лощины, пока Уайлдив сидел, словно оглушенный.

Когда он пришел в себя, он тоже встал и с погасшим фонарем в руке направился к большой дороге. Выйдя на нее, остановился. Ночное молчанье отяготело над всей пустошью, только в одном направленье слышались слабые звуки - со стороны Мистовера. Уайлдив различил стук колес легкого экипажа, а потом увидел и два фонаря, спускавшихся по склону. Он спрятался за куст и стал ждать.

Экипаж приблизился и проехал мимо. Это была наемная двуколка, и позади кучера сидели двое, которых он хорошо знал, - Юстасия и Ибрайт, и его рука обнимала ее талию. Внизу, где кончался спуск, двуколка свернула круто налево по направлению к тому дому в трех милях к востоку, который Клайм снял и обставил для первых месяцев своей семейной жизни.

Уайлдив забыл о потере денег при виде своей потерянной возлюбленной, чья драгоценность возрастала в его глазах в геометрической прогрессии после всякого случая, который напоминал ему о непоправимости потери. Весь во власти утонченных мук, которым он так умел себя подвергать, он свернул в противоположную сторону - к гостинице.

Почти в то самое время, когда Уайлдив ступил на большую дорогу, Венн тоже вышел к ней ста ярдами ниже и, услышав стук тех же колес, точно так же стал ждать, пока экипаж подъедет. Увидев, кто в нем сидит, он как будто огорчился, но, поразмыслив минуту или две - а экипаж в это время продолжал двигаться, - он перешел через дорогу и, шагая напрямик сквозь заросли вереска и дрока, опять выбрался на нее в том месте, где она заворачивала, поднимаясь в гору. Теперь он снова был впереди экипажа, и тот вскоре показался; лошадь шла шагом. Венн выступил вперед и стал так, чтобы его было видно.

Юстасия вздрогнула, когда свет от фонаря упал на него, и рука Клайма невольно соскользнула с ее талии. Клайм сказал:

- Что это вы, Диггори? Поздненько гуляете!

- Да... Простите, что вас остановил, - сказал Венн. - Но я здесь дожидаюсь миссис Уайлдив, надо ей кое-что передать от миссис Ибрайт. Не знаете, она уже уехала или нет?

- Нет еще, но скоро поедет. Вы можете перенять ее на повороте.

Венн поклонился на прощанье и пошел обратно, к тому месту, где проселок из Мистовера вливался в большую дорогу.

Здесь он прождал около получаса; наконец другая пара фонарей стала спускаться по склону. Это была старомодная, довольно несуразного вида коляска, принадлежавшая капитану, и Томазин сидела в ней одна с Чарли за кучера.

Охряник вышел им навстречу, когда они стали медленно поворачивать.

- Простите, что вас задерживаю, миссис Уайлдив, - сказал он, - по миссис Ибрайт поручила мне передать вам это. - Он подал ей небольшой сверток - только что выигранную им сотню гиней, наскоро обернутую бумагой.

Опомнившись от изумления, Томазин взяла сверток.

- Это все, мэм, прощайте, спокойной ночи, - проговорил он и исчез из виду.

Так Венн, стремясь восстановить справедливость, отдал в руки Томазин не только принадлежавшие ей по праву пятьдесят гиней, но и пятьдесят, предназначенные ее двоюродному брату Клайму. При этом он основывался на словах, сказанных Уайлдивом в начале игры, когда он возмущенно отрицал предположение, что гинеи не его. Охряник не понял, что на половине игры она стала идти на деньги другого человека, и эта ошибка имела своим последствием столько горя, сколько и втрое большая денежная потеря не могла бы причинить.

Ночь теперь уж сильно подвинулась, и Венн, не медля более, направился в глубь пустоши. Вскоре он пришел к овражку, в котором стоял его фургон, - не дальше двухсот ярдов от места, где происходила игра. Он вошел в свой передвижной дом, зажег фонарь и прежде, чем запереть дверь, постоял на пороге, размышляя обо всем, что случилось за последние часы. И пока он стоял, небо на северо-востоке, уже очистившееся от туч, начало мало-помалу наливаться мягким сияньем. Начинался рассвет, хотя время было между часом и двумя; но в эти дни, в середине лета, светает рано. Тогда Венн, уставший до изнеможения, запер дверь, повалился на койку и уснул.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ЗАПЕРТАЯ ДВЕРЬ

ГЛАВА I

ВСТРЕЧА У ПРУДА

Июльское солнце пылало над Эгдоном, превращая розовый вереск в пурпурный. Было то время и та погода, при которой Эгдон одевался в свой самый яркий наряд. Этот цветущий период представлял собой второе, или полуденное, подразделение в том цикле поверхностных перемен, какие только и были возможны здесь; он следовал за зеленым периодом молодых папоротников, знаменовавшим собой утро, и предшествовал коричневому периоду, когда колокольчики вереска и папоротники одевались в красно-коричневые краски вечера, а их, в свою очередь, сменяли темные тона зимнего периода, знаменующего ночь.

Жизнь Клайма и Юстасии в их маленьком доме в Олдерворте протекала с однообразием, в котором оба находили наслаждение. Пустошь, перемены погоды все это для них сейчас не существовало. Они словно были заключены в светящемся тумане, который скрывал от их глаз то, что было вокруг них негармоничного, и все одевал сиянием. Когда шел дождь, они радовались, потому что можно было весь день сидеть дома вместе - и по такой уважительной причине; когда было ясно, они радовались, потому что можно было вместе сидеть где-нибудь на холмах. Они были как те двойные звезды, которые вращаются одна вокруг другой - и издали кажется, что это одна звезда. Полное уединение, в котором они жили, усиливало их взаимный обмен мыслями, но кое-кто, вероятно, сказал бы, что оно имело и отрицательную сторону, так как побуждало их слишком расточительно тратить свои взаимные чувства. За себя Ибрайт не опасался, но, вспоминая прежние слова Юстасии о непрочности любви - сейчас ею как будто забытые, - он невольно задумывался и боязливо вопрошал: неужели свойство конечности не чуждо и Эдему?

Проведя так три или четыре недели, Ибрайт снова вплотную взялся за занятия. Чтобы наверстать потерянное время, он теперь трудился без устали, желая как можно скорее выступить в своей новой профессии.

Меж тем Юстасия с самого начала лелеяла мечту, что, выйдя замуж за Клайма, она сумеет убедить его вернуться в Париж. До брака он тщательно уклонялся от всяких обещаний такого рода, но сможет ли он устоять против ее ласк и уговоров? Она так рассчитывала на успех, что даже указала дедушке Париж, а не Бедмут как наиболее вероятное будущее свое местожительство. Все ее мысли и все надежды были связаны с этой мечтой. В тихие дни после свадьбы, когда Ибрайт только и делал, что любовался ее глазами, линией губ, очертаниями лица, она неустанно думала все о том же, даже когда отвечала на его завороженный взгляд; и теперь вид книг, суливших будущее, враждебное ее мечте, подействовал на нее как болезненный удар. В мечтах она уже видела себя хозяйкой какого-нибудь элегантного заведения - пусть совсем небольшого! - где-нибудь поблизости от парижских бульваров, где она будет проводить свои дни на окраине веселого мира и хоть изредка приобщаться к городским удовольствиям, которыми она так умела наслаждаться. Но Ибрайт был так тверд в противоположных своих намерениях, как будто женитьба не только не развеяла, но еще укрепила его юношеские филантропические фантазии.