Наконец, дождь прекратился, и наш небольшой отряд к вечеру добрался до места, где, по нашим расчетам, должен был находиться Цундж, но его здесь не было. Нам хорошо были видны другие обрывы Ширэгин-Гашуна и даже примерное место ночлега, но останец куда-то исчез. Мы спустились на "Козле" в котловину, где находился высокий останец-обрыв, с верхушки которого вся котловина была как на ладони, но Цунджа не было.
Всю ночь хлестал дождь, а под утро начался сильный ветер, грозивший вот-вот перевернуть койки вместе с их обладателями. Я спал под кошмой. Это было испытанное средство, спасавшее как от холода, так и от дождя. У Ефремова спальный мешок, не закрытый кошмой, надулся подобно аэростату. Иван Антонович, как бушмен под щитом, лежал, удерживая тяжестью своего тела спальный мешок — только вместо яростного льва был не менее яростный ветер. Однако самое скверное заключалось в том, что под мешком, на брезентовом полотне койки, собралась вода, которая медленно, но верно впитывалась как в мешок с нижней стороны, так и в лежавшую под ним одежду Ивана Антоновича. К сожалению, он учел это обстоятельство слишком поздно и вынужден был потом высушивать перед костром свою амуницию.
Мы решили возвращаться назад, полагая, что заехали слишком далеко. Однако не прошло и часа, как опять полил дождь в постепенно нарастающем темпе. Пришлось остановиться и, забившись в крытый кузов, достаточно хорошо защищавший от дождя, ждать небесной милости. К середине дня дождь прекратился, и погода стала быстро разведриваться. Через какой-нибудь час на ясном, безоблачном небе сияло солнце. Немного проехав, мы неожиданно заметили, что прямо перед нами, не более чем в двух километрах, появился мифический останец, неведомо откуда вынырнувший. Он был не выше 15 метров и по внешним своим очертаниям напоминал сфинкса, словно сторожившего вход в таинственную впадину Ширэгин-Гашун.
Место для лагеря было выбрано на самом нижнем уступе обрывов. Вечером мы спустились на "Козле" к центру котловины. По пухлым глинам не смог продвигаться даже "Козел", глубоко проваливавшийся. В центре котловины, на северо-западной окраине пухлых глин, находились песчаные бугры, поросшие саксаулом, которого вообще было много во впадине. Близ самого большого бугра оказался колодец, которым давно уже не пользовались. Вода была нехорошая, и нам пришлось довольствоваться привезенными запасами — 200-литровой бочкой. В обрывах виднелись короткие пещеры карстового происхождения[24]. Входить в них было опасно, так как стены были сложены рыхлыми породами — известковистыми песчаниками — ив любой момент могли обвалиться.
На следующий день мы тщательно обследовали все обрывы Ширэгин-Гашуна — там, где Чудинов указывал находки костей динозавров. Кости действительно попадались в небольшом количестве, хотя для неопытного глаза их могло бы показаться очень много — это была обильная костная щебенка, в которую превращается кость, распадаясь на тысячи кусков под действием выветривания. Цельных же костей было немного.
Все же мне посчастливилось найти почти полный скелет небольшого крокодила с прекрасно сохранившимся черепом, а Ефремов нашел верхние челюсти и часть мозговой коробки панцирного динозавра. Е. Д. Конжукова, изучавшая крокодила, назвала его параллигатором, оказавшимся далеким предком современных аллигаторов. Остатки панцирного динозавра исследовал Е. А. Малеев, определив, что они принадлежат сирмозавру, но другого вида, нежели баин-дзаковский, который, как теперь мы знаем, на самом деле оказался пинакозавром. Поэтому за ширэгин-гашунским анкилозавром, действительно отличающимся от баин-дзаковского, сохраняется его родовое название — сирмозавр. Остатки пресмыкающихся были найдены в нижней части разреза Ширэгин-Гашунской впадины, топографически более низкой, чем Нэмэгэтинская, и поэтому, скорее всего, ширэгин-гашунская фауна была несколько древнее нэмэгэтинской, но моложе баин-дзаковской.
Было решено провести в Ширэгин-Гашуне еще один день, чтобы Прозоровский мог заснять барханы Хонгорин-Элису. Их беловатая цепь вырисовывалась на горизонте с восточной стороны котловины.
Утром мы втроем — Прозоровский, я и Александров — отправились на "Козле" на съемку барханов. На глаз до них было не более 25–30 километров. Ефремов остался в лагере, желая еще раз побродить по Ширэгин-Гашуну, а также чтобы упаковать собранные коллекции. С великим трудом пробившись через глинистую часть котловины, мы вышли к холмам Чоноин-Шорголга, которые возвышались в виде двух черных горок, образующих ворота. За ними начиналась равнина, ведущая непосредственно к подножию барханной гряды. Ширэгин-Гашунская впадина осталась за спиной. Вопреки нашим расчетам, только до холмов оказалось около 30 километров, а барханы по-прежнему были на горизонте.
Мы ехали по жуткой безмолвной равнине, заметенной песками и заросшей мелким саксаулом. "Козел" с трудом пробивался на первой скорости, и Иван Михайлович, опасаясь за машину, предлагал уже не раз повернуть назад. Но все-таки не хотелось отступать, не убедившись в полной невозможности начатого предприятия. После 35 километров пути от холмов до барханов, по-видимому, оставалось еще 12–15 километров. Теперь их было видно уже достаточно хорошо. Над серповидными гребешками курилась беловато-серая дымка.
Бархан
Мы проехали еще около 20 километров, пока нам путь не преградила саксаульная роща, заполненная глубокими барханными песками, по которым машина идти уже не смогла. До главной гряды по-прежнему оставалось километров 8-10. Было прямо удивительно: чем ближе мы подъезжали к барханам, тем дальше они от нас отодвигались.
Как нарочно, кинооператор не взял дальний объектив, и съемка с такого расстояния оказалась невозможной. Было уже около двух часов дня. Не позднее, чем через два часа, мы должны были уже возвращаться, чтобы успеть засветло добраться в лагерь. При отъезде мы условились с Ефремовым, что, если сегодня не вернемся, значит с нами что-то случилось и нам необходима помощь. Тяжелая машина не смогла бы пройти через пухлые глины и пески Ширэгин-Гашуна, и Ефремову пришлось бы возвращаться в главный лагерь на Алтан-Уле, чтобы организовать оттуда караван верблюдов. Розыски с караваном заняли бы не менее 10 дней. Поэтому, когда Николай Львович стал меня уговаривать пойти с ним на съемку поближе к барханам, я сначала не соглашался, боясь опоздать в лагерь, но так как было досадно возвращаться ни с чем, я все же поддался уговорам, согласившись только пересечь саксаульную рощу, чтобы лучше видеть барханы. Это было всего 2–2,5 километра пути в один конец и столько же обратно. Оставив "Козла" с его хозяином под одним из кустов (покрышки были усеяны колючками саксаула, и Александрову предстояла большая работа), мы двинулись с Прозоровским в путь.