и Доброгост благоговейно поглядывали на него.
– Всё это, – сказал Бодча медленно, – возможно при милости Божьей, но на это нужно много пота и крови.
– Люди текут ко мне, прижимаются, у меня их больше, чем ожидал, – сказал Белый. – Денег мне немного не хватает, но Великопольша должна ими обеспечить. Людвик занят итальянцами, больших сил против меня выставить не сможет, тем временем я стану сильнее. Золоторыя сильна, Влоцлавек тоже будет держаться…
– Князь, вы уже выбрали вождя? – прервал пан Арнольд. – От этого многое зависит…
Князь снова улыбнулся.
– Пока его нет, – произнёс он, – сам им буду! Правда, что из монаха вдруг им стать другому было бы трудно, но у меня в крови то, что создан для войны. Только теперь чувствую, что это было моё предназначение.
Так князь хвастался, а когда выпил пару кубков и взгляд прекрасной Фриды согрел его ещё больше, он не скрывал уже, что думает добиваться польской короны.
Он говорил это с такой верой в свою судьбу и силу, что всем, даже Бодче, сомневающемуся в нём, заткнул рот. На лице Фриды отражалось каждое его слово. Она хотела бы не потерять ни одного, не уходить и не спускать с него глаз, приблизиться к нему, но забота об ужине вынудили её выйти.
Она сделала в коридоре только несколько шагов, когда при слабом блеске огня, который попадал туда из открытой двери женской каморки, увидела какую-то маленькую и пузатую фигуру, которая проталкивалась к её коленям и пыталась схватить руку.
Смех, сопровождающий это нападение, напомнил ей о Буське, который просиживал там некогда с князем, и напросился сегодня в спутники, дабы приветствовать милое воспоминание.
– Буська! Неужели это ты! – воскликнула Фрида, которой всё, что относилось к князю, было приятным.
– Я, я это, – ответил, пыхтя, малый. – Я его так просил, что он взял меня сюда с собой. О, моя королева! Как же у вас здесь хорошо и мило!
Фрида проводила его за собой в комнату. Она взглянула на него при свете огня… он показался ей очень толстым, изнеженным и старым, а такой раньше был весёлый певец и сказочник.
Он находил её красивой, как раньше, и, целуя подол её платья, повторял это. Довольная Фрида смеялась.
– Бусько, – воскликнула она, – твой пан тоже приобрёл в мужской красоте и вырос в такого богатыря. Как рыцарь выглядит!
Служка, который хорошо знал своего пана, пожал плечами.
– Моя королева, – шепнул он фамильярно, – нечего его бояться. К нему такое геройство приходит легко и легко уходит, а что он вовсе не изменился, за это я ручаюсь.
– Всё же вы сотворили чудо! – воскликнула Фрида.
– Мы? – прошептал Бусько. – Ни он, ни я в этом не признаемся. Это само случилось.
Фрида нахмурилась.
– Ты нехорошо служишь своему пану, – сказала она, – когда умаляешь его славу!
– Я? Я люблю его, как собственную печень! – воскликнул Бусько. – Никто его не любит, как я, но никто лучше его не знает. Я больше за него боюясь, когда ему лучше, потому что он может быстро начать портиться.
Красивая Бодчанка разгневалась и топнула ножкой.
– Какой вы гнусный! – крикнула она.
Бусько поцеловал каёмку её платья.
– Моя королева… вы меня строго судите, – произнёс он, – я это говорю, чтобы вы его немного отрезвили. Он захватил, сам не знает как, четыре замка… занчит, уже думает о короне, и хотел бы сбросить с трона короля; а если бы ему дали Гневков, на нас двоих достаточно было бы…
Фрида грозно на него посмотрела.
– Свой разум сохрани для себя, – сказала она сурово.
Бусько отступил на шаг и, видя, что вмешался не в своё дело, начал шептать тише:
– Моя королева, если бы я мог вам рассказать, как он в течение тех лет тяжело по вам вздыхал, и часто вспоминал… как велел мне ваши песни напевать ему в монастыре… А вы думаете, он покинул бы свою келью, если бы его не манили сюда ваши глаза? Всё, что он делает, – только для вас! Лишь бы продержался.
Тут он закрыл себе рот пухлой ладонью, смеясь.
– Всё-таки ты сам говоришь и доказываешь, что он сумеет продержаться, – ответила Фрида.
– Но не во всём, – вздохнул Бусько. – Из Дижона мы поехали к папе, там нам не хотели ничего дать и ничего делать для нас. Если бы он сразу пустился в Польшу… мы бы уже через все беды прошли; но он поехал в Венгрию, к племяннице. Сколько мы там времени потеряли! Король чуть снова на него капюшон не одел… К счастью, он помнил о вас, прекрасная Фрида…
Бодчанка молчала, слушая.
Она велела девушке принести кубок и сама подала его Буське, который давно бросал вокруг алчные взгляды.
– Но, моя королева, – вздохнул он, принимая кубок, – должно быть, ему в Дижоне было очень скучно… когда такое хорошее вино бросил.
– Но он его там иногда в рот не брал, так скучал. Бывало, сидит ночью, не спит, а когда услышит, что я бодрствую, или о вас говорить прикажет, или вашу песню какую-нибудь прикажет петь.
Фрида охотно бы слушала рассказы льстеца, который, рассчитав их эффект, с радостью кормил бы её ими, но из гостинной комнаты доходил до неё голос Белого. Она поспешила туда под предлогом приготовления к ужину.
Беседа была ещё более оживлённой, чем раньше. Белый мечтал наяву и воодушевлялся своими грёзами.
– В Гнезне, – говорил он, – у меня есть друзья, я убедился, что они обо мне не забыли. С каким добродушием приветствовал там меня достойный Ханко, и какого роскошного он подарил мне сокола.
Сказав это, он вдруг нахмурился. Среди событий, живо следующих друг за другом, он совсем забыл о соколе. Сокол, которого он не видел, привёл его в некоторое беспокойство.
Он встал и подошёл к двери.
– Простите, – сказал он, – я забыл о том соколе, а как раз со мной тот, которому я его доверил. Я должен знать, что он с ним сделал.
И князь, уже весь занятый только соколом, не обращая внимания ни на то, где находился, ни на то, что на него все смотрели, удивлённые этой переменой, побежал к двери, громко зовя Буську. Он разгневался и покраснел.
Бусько, который допивал кубок в чуть отдалённой каморке, не сразу услышал призыв, и прибежал с весёлым лицом. Ему даже и в голову не пришло, что князь может заботиться о соколе и упрекать.
С грозным лицом, с гневным голосом Белый подскочил к слуге.
– Трутень, что ты сделал с соколом Ханки? Говори! Я поверил тебе его. Куда он подевался? Где