невыгодно отличался. Одно лицо, вечно пылающее, иногда прямо синее, выдавало пьяницу. Хотя на Пасхальный праздник он принарядился как можно пышней, одежда и вооружение говорили, что ему уже всё равно и не знал, что на себя наденет.
Кафтан сидел на нём криво, меч висел с боку нелепо, а волосы на голове выглядели как пшеница после бури.
Хоть мало кто ему улыбался и мило его принимал, Кристин был в очень хорошем расположении духа, глазами и губами всем улыбался и со всеми вёл себя запанибрата.
Порой суровый, острый взгляд Судзивоя, брошенный на него, немного его усмирял, но вскоре он взрывался непомерной, корчёмной весёлостью.
Епископ сам уже покропил стол святой водой, и они начали раздавать друг другу яйца, когда у двери в комнату произошло какое-то замешательство, говор и беспокойство. Судзивой даже не обернулся в эту сторону, потому что в праздничный день не хотел быть к челяди слишком суровым. Тем временем около двери собирались приличная кучка людей, со склонёнными головами слушающих какой-то шёпот, прерываемый выкриками.
Некоторые из слушающих заламывали руки. Очевидно, случилось что-то, о чём воеводе объявить не осмеливались.
Среди кучки любопытных за домочадцами можно было разглядеть мужчину средних лет, в дорожной одежде, грязной и обрызганной, с бледным лицом, что-то рассказывающего и страстно указывающего в разные стороны руками. Был это солдат, который вытерал пот с впотевшего лица, поправлял на себе одежду и, очевидно, намеревался войти в комнату, но не смел.
Воевода обернулся к двери, что-то его задело, и он крикнул слуге:
– Иди посмотри, что там за собрание у двери.
Слуга побежал, втиснулся, остановился и, словно забыл приказ, вернулся не скоро. Нетерпеливый Судзивой послал другого, но и тот застрял у двери.
Был это признак того, что, должно быть, именно в ту пору, когда собирались есть дар Божий, приключилось что-нибудь нехорошее; сам воевода уже встал с нахмуренным лицом и торопливым шагом пошёл к порогу. Увидев его, грязный путник уже снял шишак, люди расступились.
– Дремлик? А ты тут откуда и с чем? – спросил воевода, сурово глядя на него.
Все молчали. Дремлик хотел говорить, прикусил губы, только глаза и лицо объявляли, что принёс плохую новость. Об этом воевода без труда догадался, однако он не ожидал ничего крупного и важного.
– Говори же, – сказал он спокойно.
Дремлик запнулся.
– Ты что, онемел в дороге? – спросил пан из Шабина.
– Трудно сказать, с чем приехал, – отозвался, вздыхая, солдат. – Неизвестно откуда, взялся князь Владислав, тот, что сидел в Гневкове; ну, он Влоцлавек взял, Гневков, занял Золоторыю, Шарлей, я слышал, также ему сдался…
Воевода не верил ушам.
– Ты с ума сошёл! – воскликнул он.
– Да, дела обстоят так, – с грустью повторил Дремлик, – как я сказал. Ворвались во Влоцлавек… не знаю как, в Гневкове бывшие слуги его приняли, потому что они схватили Ромлика и грозили ему смертью, пока Лукош из страха за него ворота не отворил… а Шарлей… наверное, тоже ему сдался, потом с ним уже была куча народа, и много землевладельцев к нему присоединилось.
Судзивой побледнел.
– Когда же это случилось? – произнёс он возвышенным голосом. – На то, чтобы захватить четыре замка, нужно время, а если ты только что первый прибыл с новостью…
– Четыре замка взял за два дня, – пожимая плечами, ответил Дремлик.
Воевода сделал шаг назад.
– Кто тебя прислал? Откуда? Когда?
– Я сбежал из Золоторыи, когда шли на Шарлей, – сказал Дремлик. – То, что случилось, я видел собственными глазами. Мне никто не говорил… потому что я бы не поверил.
Когда воевода стоял ошарашенный, расспрашивая посла, ждавшие его за столом стали на него поглядывать, и Купа, воевода Познаньский, догадался, что его что-то плохое задержало у двери; он встал и подошёл к нему.
Судзивой обратился к Купе.
– Смотрите, воевода, – сказал он, – этот нам красное пасхальное яйцо привёз… я бы скорее татарского нападения ожидал.
Купа, нетерпеливый человек, сразу крикнул Дремлику:
– Говори, что случилось?
– Появился гневковский князь и четыре замка ему сдались…
– Как? Монах?
– Я видел его под Золоторыей с мечом и доспехах.
– Золоторыя сдалась! – воскликнул громко Купа.
Услышав это, все сотрапезники вскочили из освящённого стола.
Гости растерялись, никто не понимал.
– Что? Нападение крестоносцев? – воскликнули одни.
– Литовцы вторглись? – говорили другие.
Гневковсий князь никому в голову не приходил.
– Кто-то, пожалуй, себя за него выдаёт, – сказал Купа. – Ведь он продал свой надел, деньги у короля взял, его постригли цистерцианцем или бенедиктинцем.
Епископ от удивления перекрестился.
– Этого не может быть! – сказал он. – Потому что я знаю, что он ведёт в Дижоне благочестивую жизнь. Наш папа не мог освободить его от обета, для нашего короля… Не может этого быть…
Погрустневший Судзивой думал.
– Отец мой, – обратился он к епископу, – это может быть, потому что кто знал Владислава, поверит всему. Я не удивляюсь, что он снял капюшон, но удивляюсь тому, что нашлись люди, которые за ним пошли.
Купа резко прервал:
– Ну вот, что я вам говорил, о чём предостерегал. Готовы даже такого князя взять, лишь бы кого-нибудь против короля поставить.
– Да, – сказал Судзивой, – да… я, который его знал, могу сказать, что он не отважился бы на такой шаг, если бы его оттуда дурные люди не потянули. О том, что он вышел из монастыря, было слышно, да и о том говорили, что без причастности великополян не обошлось, но он жил в Венгрии, на милости королевы, и ему хотели аббатство дать…
– Он сам его здесь взял! – рассмеялся Кристин, шурин воеводы. – Молодец монах! И ещё готов жениться!
Шутка была несвоевременная, все нахмурились. Воевода стоял мрачный. Повернулся к гостю.
– Извольте откушать чем Бог послал, – сказал он, – я ничего не могу взять в рот, пока королю гонца не отправлю, королеве не дам знать, и людей не прикажу собирать. После четырёх замков они осмелели и готовы броситься на другие. Смутьянов, что готовы присоединиться, хоть отбавляй. Нужно действовать не медля.
Несмотря на приглашение, гости стояли, не думая о хлебе, потому что каждому было интересно услышать какие-нибудь подробности. Тянули с порога Дремлика, расспрашивая, но мало могли от него узнать. Он поведал только печальную историю Ромлика…
Они пожали плечами, удивляясь необычному приключению; а были и такие, которые в нём сомневались, готовы были предположить, что у прибывшего помутилось в голове.
Вся радость, веселье и отдых праздничных дней были отравлены… на всех лицах рисовался страх за завтрашний день. Человек, который в течение нескольких дней мог столько натворить, с помощью тех приятелей, о которых догадывались… мог также покуситься на большее. Судзивой из