Читать интересную книгу Во что бы то ни стало - Анастасия Перфильева

— Ольга Веньяминовна Стахеева говорила, что знает вас. Я работаю тоже в Отовенте.

— Стахеева? В Отовенте? Что за чушь! Проходи.

Лена пошла за ним по коридорчику с выщербленным полом. Оказалась в душной, с низким потолком комнате, завешанной буквально от плинтусов до карниза миниатюрами, портретами темнолицых предков, охотничьими сумками и кривыми, похожими на кухонные ножи кинжалами.

Старик не предложил Лене раздеться, сесть. Подвел к стоячей почему-то керосиновой лампе со множеством висюлек, продолжая рассматривать неестественно блестящими глазами.

— Свежа. Значит, к Севке в гости пришла. Он у меня хват!

Лена почувствовала, от него сильно пахнет водкой, перегаром.

— Я не в гости… — ответила, стягивая беретик.

Старик засмеялся деланно, по-актерски, уселся в кресло красного дерева с кривыми ножками.

— Ах, не с визитом! Просто так! Прелестно…

Закашлялся, длинными пальцами с загнутыми, как когти, ногтями набил трубку табаком из старинной перламутровой коробки, закурил — дым пополз по комнате. Лена так и не решалась ни отойти от лампы, ни сесть.

— Стахеева тебе кто? — спросил грубо старик.

— Тетя.

— Красавица. Ханжа. Вспомнил… Ее благоверный Севку служить пристроил. Ну, как? — он вдруг встал, расшаркался, кривляясь. — По душе ли вам, мадемуазель, сей особняк потомственных дворян Рогожиных? Ха-ха… Регарде, же ву при, Севкину берлогу… — показал красивой белой головой на завешенный шкурой проем в стене, которого Лена не заметила, пошатнулся и как-то дико огляделся: — ладно, жди. Придет. А мне денег… Презренного металла надо, понимаешь? Сейчас же!..

Лена растерянно пошарила было в кармане, но он почти закричал:

— Трясет, видишь, трясет!

Его и вправду трясло или знобило, даже перстень подскакивал на худом пальце. Он все оглядывал стены воспаленными глазами, казалось, что в них одни зрачки. Потом вдруг встал грязными ботинками прямо на кресло, снял со стены один из кинжалов с резной рукояткой… На обоях остался светлый след. Только сейчас Лена увидела на других стенах такие же следы от снятых картин — квадратные, овальные…

— Опохмелиться хватит! — старик гладил кинжал, руки его тряслись все сильнее, что-то детски жадное, нетерпеливое появилось в лице, оно даже помолодело. — Дурака бы найти с кошельком. Я их за версту чу-ую… Семейная реликвия, художественная работа, потомственный дворянин — к черту! Все к черту! In vino veritas, в вине истина, понимаешь, цыпленок? — и вышел неверной походкой, хлопнув дверью так, что лампа, колыхнувшись, пустила струю копоти.

Душно было в комнате. Лена расстегнула шубку. Она была напугана, сражена… Подошла к окну, открыла форточку — дым тотчас пополз в нее, но свежий воздух не шел. Лена шагнула к шкуре, прикрывавшей «берлогу» Всеволода.

За шкурой была крошечная комната, видимо отгороженная от большой. В маленьком окне решетка, как в тюрьме. Но в самой берлоге неплохо. Много снимков: Всеволод на теннисе, Всеволод фехтует, Всеволод в лодке с веслами (Лена узнала Боровиху), у Москвы-реки, картинно опершийся о парапет…

На столе несколько бронзовых пепельниц, флакон дорогого одеколона, пустые папиросные коробки. Никаких там логарифмических линеек или каталогов, которые Лена почему-то обязательно ожидала увидеть у мужчины, молодого инженера… На узком диване с вылезшими пружинами заношенная шелковая рубашка и, наконец, единственный знакомец — расстегнутый желтый портфель. Пустой. Все-таки Лена рассматривала все с интересом, вещи принадлежали Всеволоду, ей было любопытно.

Над столом висели и другие фотографии: девушки в легких одеждах, одна на кого-то очень похожая. На кого же, на кого? Внизу мелькала косая надпись: «Севочке от И., помни о вечере, декабрь двадцать девятого…» Декабрь двадцать девятого? Значит, это было совсем, совсем недавно?

Лена услышала шаркающие шаги, вернулся старик.

— Что, ждешь? — он заглянул в берлогу посвежевший, только глаза блестели еще сильней и ярче. — Все ждешь? Ну жди, жди.

Откинув шкуру, пошатываясь вошел, почти рухнул на диван, уставился на Лену пронзительными глазами.

— Почему стоишь? Садись, рядом садись! Поговорим… — приказал старик.

Лена не двинулась с места, он все больше пугал ее.

— Нам не о чем говорить. Мне нужен Всеволод… — сказала наконец.

— Ах, Всеволод! Со мной, значит, не хочешь? Так, так… Не желаешь говорить со стариком! А может быть, я тебе знаешь кто? Будущий… будущий свекор! — Он захохотал, язык у него заплетался все сильней.

— Какой свекор? — со страхом спросила Лена.

— Не знаешь? Ха-ха… А Севка мне про тебя рассказывал, вспоминаю… Он кого хочешь окрутит, ты ему не верь… Он хлюст, хоть и сын мне… — Старик быстро хмелел.

Лена слушала его с ужасом, с отвращением.

— Я Севке мешаю, он мне денег не дает! И удрать хочет, что ему отец? А ты подходящая… Поняла? И дура, и с квартирой, и дядюшка со связями. Из Отовента выгонят — в другое место ткнет. По-родственному, ха-ха… Севка сам говорил!.. Ловко? — он закашлялся, кашлял долго, сплевывая на пол.

Лена смотрела на него потрясенная, с холодеющими руками. Слова его были как пощечины.

— Вы говорите неправду. Этого не может быть, — нашла в себе силы ответить.

Он даже не взглянул на нее. Растянулся вдруг на диване с ногами, откинув худую жилистую руку с перстнем.

— А ты перед ним и уши развесила! Раскисла!.. Еще бы, красавец, модник… Эх, цыпленок! Все равно, теперь тебе от ворот поворот будет. Дядьку твоего, Стахеева, вычистили? Не нужна ты теперь Севке будешь. Я-то его знаю… — Он поднял седую всклокоченную голову, блестя глазами, прислушался. — Да вот и он сам! Не один, а с очередной… — опрокинулся навзничь и сразу захрапел.

По коридорчику за стеной простучали шаги. За шкурой в той комнате хлопнула дверь, голос Всеволода громко произнес:

— Папаша, конечно, пропивает последнюю фамильную ценность, а лампа догорела и коптит…

И низкий женский, страшно знакомый:

— Тем лучше. Люблю полумрак.

Лена узнала его мгновенно: та черноволосая с кисеей, на вечеринке в Замоскворечье! Это ее, ее фотография на стене!

Изо всех сил сжимая беретик, Лена заставила себя сделать эти два шага от стола, мимо спящего с открытым ртом старика, к шкуре, откинуть ее…

Услышала, как сквозь туман, трусливо-недоуменный возглас Всеволода:

— Вы? Были там? Каким образом?..

И, не глядя, ничего не соображая от унижения, стыда и горечи, не слыша еще каких-то оскорбительно-удивленных, равнодушных слов, бросилась бежать. К двери, по выщербленному темному коридору, мимо кухни, в сени — прочь, прочь!..

Она бежала по двору в гору, спотыкаясь. Снежный воздух не охлаждал ее. На улице пошла быстро, по-прежнему с непокрытой головой, ничего не видя. Ноги несли ее — не замечала куда. На Арбате, переходя его, чуть не попала под трамвай, кто-то удержал ее — не почувствовала. Где был ее дом? Если бы спросили — не знала. Вспомнила, что Стахеевы сегодня уезжают, наверное, уже уехали. Пусть. Кто они ей, а она им? Зачем Ольга Веньяминовна толкала ее к Всеволоду, говорила «прекрасная семья»? Не для того ли, чтобы избавиться, спихнуть куда угодно? А Всеволод? Так вот что он за человек! Вот зачем она была ему раньше нужна, вот почему он изменился последнее время! Старик, пьяный старик выболтал и открыл ей то, что она сама не сумела понять, разглядеть!.. Как могла так долго и слепо верить Всеволоду, думать о нем? Обидеть ради него Алешку? Что же она наделала?..

Мимо шли торопливые люди, веселые, занятые своим делом. От этого постепенно стало спокойнее. Потом Лена увидела: ноги привели ее переулками к навсегда родному особняку, где был когда-то — давным-давно! — их милый детский дом. Пусть сейчас окна были темными, лев у подъезда оброс снегом, на воротах блестела холодная стеклянная вывеска: «Трест по расчистке и реконструкции гор. Москвы».

Лена долго студила голову о чугунную решетку ограды. Заболеть горячкой, воспалением легких, умереть!

Когда заломило виски, пошла дальше. Вот церковка со смешным названием «Успение на могильцах» (Марья Антоновна рассказывала, когда-то во время чумы здесь правда было кладбище)…

Церковка была освещена. Внутри стучали по железу, звенела пила, грохотали чем-то; наверное, ее переделали в какой-нибудь склад или мастерскую. Ладно! Пусть грохочет, пусть звенит и стучит еще сильнее!..

Лена побрела вперед.

Глава третья

ЛЮБИТ — НЕ ЛЮБИТ…

ЛИКЕР С ОГУРЦАМИ

Дина, разумеется, не могла оставаться спокойной после того памятного вечера, когда, прилетев к Алешке, застала у него Лену, и вернулась в мансарду к Вере Ефремовне вся взбудораженная. Чем? Трагичным Ленкиным лицом, брошенной ею фразой: «Хорошо, ухожу, прощайте!» Словно окаменевшим Алешкой, из которого, как ни трясла, не вытрясла более вразумительных слов, чем: «И пусть! Пусть уходит!..»