время пришлось забыть о проблемах Светлого Леса.
***
Вечером, уже после ужина, пришёл Виркнуд, не запинаясь о Ярла Мурмярла лишь благодаря волчьей сноровке. Вопреки обыкновению, Эйсгейр принял его в своей любимой комнате, где висел портрет Эльвейг.
— Пока всё тихо, милорд, — отчитался Виркнуд. — Шелан и Дайен сидят в своих замках.
Рыцарь предложил главному разведчику вина. Если всё тихо, почему бы не расслабиться немного? Мурмярл потребовал показать, что там налили его любимому оборотню, но не дали ему, и недовольно отпрянул, когда Виркнуд сунул чашу ему под нос.
— Гилрау — в Бергнесе, — продолжил разведчик, глотнув золотистого вина.
Эйсгейр вдруг подумал, что в последний месяц Ротьоф — он отвечал за быстрые перемещения эйсстурмских разведчиков — работает особенно много.
«Надо дать ему в помощь кого-нибудь», — решил Эйсгейр.
Ротьоф стал рыцарем третьего ранга не очень давно и в полную силу ещё не вошёл. Но перемещения стихией был способен, ещё будучи только в четвёртом. Месяца три назад Ротьоф проснулся и понял — сил прибавилось. Но когда именно и как это произошло, он и сам не знал.
Да и никто не знал. Ни почему и как рыцари переходят с ранга на ранг, ни каким образом обычные стихийники становятся рыцарями. Почему они — люди, способные превращать собственное тело в воду, огонь или другую стихию, — вообще рождаются. Почему рыцари могут общаться мыслями, а обычные стихийники — нет? Как генасы перерождаются в стихийников? Почему стихийники рождаются только среди людей? Ответ на море подобных вопросов всегда был один: воля Покровителей.
Называть рыцарей рыцарями и обозначать их ранги придумали, конечно, люди. Эйсгейр подозревал, что его первый ранг, возможно, не первый, и можно стать ещё сильнее. Хотя куда уже сильнее... Да и зачем? Он и так от своей силы сунуться никуда не может, чтобы об этом тут же не узнали. Одни неудобства. Потому и приходится почти всегда быть отдельно. Ну ладно, не всегда. Но гораздо чаще, чем того хотелось бы...
Виркнуд позволил Ярлу Мурмярлу запрыгнуть ему на колени. Стало казаться, будто разведчик утонул в белом облаке.
— Да, милорд, — проговорило облако, — может, вы это уже знаете, но в Эйсстурм заявился Малкир Ортхирский Мясник.
— Вот как? — нахмурился Эйсгейр и, вздохнув, сказал: — Этот-то мерзавец что у нас тут забыл?
— Один из разведчиков случайно заметил его на пропускном пункте, а потом другой парень видел в Гильдии торговцев не далее как шестнадцатого дня этого месяца.
— Значит, как минимум два дня уже здесь. Ясно. К нему, надеюсь, приставили людей? Не хватало и нам «Звёздной поляны», или того хуже, Ортхирской резни.
— Конечно, милорд.
Малкир иногда бывал в Эйсстурме. А если появляется он — жди беды. К счастью, в Северных землях пока случилось всего одно громкое происшествие, за которым, как все были уверены, стоял этот негодяй.
Три года назад Ортхирский Мясник и его банда вырезали чуть ли не половину поместья к югу от Эйсстурма. Среди жертв оказалось даже несколько женщин. И при этом — ни одного очевидца. Доказать причастность Малкира не смогли.
А вот в других местах, особенно на побережье и в южных провинциях, таких событий происходило гораздо больше. Стоило приехать этому торговцу, как через месяц-другой обнаруживались пропавшие и убитые. В основном такие же, как сам Малкир — так он устранял соперников и врагов. Жалеть о тех людях, конечно, незачем — сплошь контрабандисты, грабители, работорговцы, нечестные на руку купцы, но тем не менее...
Эйсгейр думал, после «Звёздной поляны» Малкира хотя бы упрячут в тюрьму — одной из жертв оказался родственник королевской семьи! Не слишком близкий, но всё же. С чего вдруг тот оказался среди людей, одна половина которых была работорговцами, а вторая — контрабандистами, интересный, конечно, вопрос... В любом случае просто так оставить это не могли. Старый король приказал доставить Малкира к себе, и тот — удивительно! — явился. О чём его там допрашивали или что сказал ему король — никто не знал. Но бандита-торговца отпустили. Эйсгейр всегда удивлялся, как с таким хвостом подозрений и не только этому прохиндею удаётся оставаться живым и на свободе.
Обычно Малкир приезжал в Эйсстурм ближе к осени, а не весной. Почему же сейчас изменил своим привычкам?
— Пусть ребята будут поосторожнее. Хотя они и так знают, да? — сказал Эйсгейр, а сам вдруг подумал, что для одного месяца странностей до странного много.
А чего ещё они не заметили?
Глава 4. Ректор
20 день 3 месяца 524 года новой эпохи
— Эйс!
Он поднял голову и улыбнулся. В сад вышла женщина, которая для него была прекраснейшей на свете.
— Слышала, приехал ярл Айсена.
Рыцарь фыркнул. Этого типа он терпел с трудом — Игнир Драконья Погибель сватался к Эльвейг, прекрасно зная, что она уже дала согласие Снежной Длани.
— Ты пришла испортить мне настроение, женщина? — спросил он хмурясь.
Это, конечно, было просто притворство. Эйсгейр никогда не сердился на свою Эльвейг, и она знала это.
— Я пришла его поднять, — сказала она, смеясь, и села рядом с рыцарем на траву.
Летний ветер всколыхнул сверкнувшее на солнце золото. Дома Эльвейг никогда не заплетала волосы. Эйсгейр так любил эти длинные густые волны, свободно спадавшие ниже пояса. Тяжёлые золотые косы ему, конечно, тоже нравились. Уложенные короной вокруг головы, они делали Эльвейг царственнее, подчёркивая изящные и благородные черты лица. Но такой её видели все. А простые волосы принадлежали ему. Ему одному.
— Вот как? — произнёс Эйсгейр, беря её маленькие узкие ладони в свои большие, огрубевшие от оружия руки.
Эльвейг улыбнулась.
— Какое имя ты выберешь сыну?
Сердце его будто остановилось.
— Океан-отец... — прошептал он.
Внезапно подул сильный ветер. Эльвейг поднялась и сделала несколько шагов вперёд, к морю, куда она смотрела с Мраморного утёса, который он выбрал, чтобы построить ей дом.
Когда она снова повернулась, облик её будто дрожал. Лицо становилось старше, покрываясь морщинами, золотые волосы поблёкли и превратились в серебро.
— Эльвейг, нет... — прошептал Эйсгейр.
Фигура её начала вытягиваться, стала тоньше, выше, даже выше рыцаря, который так и сидел на траве, не в силах шевельнуться. Волосы засверкали серебром, но другим. Морщины исчезли, вместо них появились полосы дрекожи, и лицо изменилось,