Читать интересную книгу Прикладная метафизика - Александр Секацкий

И все же один вопрос требует прояснения: почему именно Емеля поймал щуку? Или, в более общей форме, почему дуракам всегда везет? Сказка при правильном ее понимании и дает самый вразумительный ответ.

В качестве объяснения напрашивается все то же странное предположение: а что, если боги играют в игру, испытывая потребность в смертельном риске? Или, например, бьются об заклад, как Яхве с сатаной по поводу Иова? Допустим, по ту сторону, в трансцендентном, происходит спор: устоит ли мир, если доверить всемогущество человеку? И вот Некто Поспоривший пристальным взором окидывает человечество: купцы, цари, работяги, воины отбрасываются один за другим — нетрудно представить, к чему приведет полное потворство их вожделениям. Сделавший трансцендентную ставку с фонарем среди бела дня ищет Человека. Критерий выбора прост: нужен тот, кому ничего не нужно или нужна самая малость… Скопом отпадают отшельники и праведники всех времен, несмотря на их длинную стальную волю, способную перебороть любые вожделения плоти. Самый величайший аскет, довольствующийся акридами в пустыне, стал бы смертельно опасен, получи он всемогущество: уж он-то не удовлетворился бы красной рубахой.

Круг поиска постепенно сужается и сходится в одну-единственную точку: дурак Емеля. Спасительный вариант, который легче всего мотивировать примерно так: человек, которому лень хотеть… Перебрав все добродетели в поисках правильного хода, Спорщик делает ставку на пофигизм — и выигрывает.

Дуракам выпадает удача, поскольку их выигрыш наименее опасен для мира. Такова, если угодно, первая истина недеяния — по аналогии с четырьмя благородными истинами Будды. Ясное и отчетливое понимание этой истины составляет важнейший вклад даосской мудрости в мировую философию. Именно даосами был безошибочно вычислен и теоретически аргументирован аттрактор удачи. Все прочие стратегии могут быть описаны в теории игр как игры с нулевой или отрицательной суммой выигрыша — только стратегия недеяния вознаграждается после подведения всех балансов.

Вот Емеля оказывается временным владельцем (арендатором) всемогущества, фактически ему передоверена функция Вишну, хранителя мира. Этим подарком Емеля распоряжается «по-дурацки», то есть ровно так же, как он всегда распоряжался своей жизнью.

Причина дара, доставшегося Емеле, и причина весьма своеобразного распоряжения этим даром — одна и та же. Жизнь в строгом соответствии с принципом ленивого триединства: лень делать, лень думать, лень хотеть. Эта истинно русская святая троица является единственным (во всяком случае единственно справедливым) аргументом в пользу богоизбранности России.

Допустим, мы распознали в дураке Емеле совершенномудрого даоса по имени Лежащий-на-Печи. Скорость рефлексии даоса не зависит от размера ставки: ему все равно, вычислять число «пи» или исчислять прогрессию воли. Поэтому Лежащий-на-Печи немедля принимается за дело.

Требование денег (сокровищ, богатства) отвергается сразу как ненужный промежуточный пункт для владеющего всемогуществом. Ясно, что сумма благ, приобретаемых при помощи денег, ограничена.

Вторым шагом рефлексии отбрасывается власть. Тебе поклоняются, перед тобой трепещут, однако легко сообразить, что предмет поклонения и трепета — твой волшебный инструмент. Ты здесь вовсе ни при чем.

Шаг третий — войти в управление Другим через программирование его наслаждения. Создать шедевр, которым бы все любовались, книгу, отменяющую все книги. Или стать самим основанием бытия Другого. Аргументы, достойные внимания, хотя и не безупречные. В Абсолютной Книге нет меня — раз ее может написать любой на моем месте. Быть основанием бытия? Кто же испытывает признательность к «бытию»? Не может вызвать любви и благодарности то, что слишком явно превышает человекоразмерность, разве что и эту любовь запрограммировать — но тогда какой в ней прок?

Впрочем, суть дела даже не в этом, что окончательно становится ясным на четвертом шаге рефлексии.

Устраняя дистанцию между желанием и исполнением, я теряю всякую надежду на счастье. Если сбывается все и сразу, пропадает траектория иллюминации возможного и невозможного — и счастью просто неоткуда взяться. Просчитав до этого места, совершенномудрый муж остается лежать на печи, продолжая соответствовать своему имени. Именно так и поступает Емеля, без всяких на то «оснований» (без всякого счета) — хотя кто его знает… Оба они безупречны: лишь вынужденные шелохнутся, лишь поневоле поднимутся.

Щука Емели и бабочка Чжуан-цзы суть два равномощных источника гармонии мира[83]. Конечно, тут любой европейский философ средней руки мог бы выдвинуть убийственный, по его мнению, аргумент: где сейчас Европа (и вообще Запад), а где Китай, эта родина недеяния (а заодно и Россия с ее ленивым триединством). Действительно, цитадель западной цивилизации построена на треугольнике сил causa sui, причем ближе всего к равнодействующей находится сила знания. Стрела дерзости направлена ввысь, и горизонты тайны открываются один за другим, уступая бесстрашию брошенного вызова. Кажется, трансцендентное пари уже заключено, и миф о нем находится в процессе саморассказывания. Субъект, которого Хайдеггер назвал Гештеллером, неколебимо стоит на своем, его длинная воля к перепричинению сущего воистину прочна. Тем временем вокруг ног стоящего нарастает груда мусора: одноразовые вещи, которые не успевают снашиваться, а иногда и потребляться (поскольку устаревают раньше), брошенные скорлупки природы, из которых извлечены ядрышки полезности, шелуха предрассудков и моральных заповедей, не прошедших проверку ratio…

Увеличивается могущество, одновременно с ним растет и груда мусора, достигая уровня подбородка Гештеллера, бросившего вызов. Пока трудно сказать, продолжается ли еще трансцендентное ожидание или, быть может, Терминатор уже начинает свой разбег.

Ясно, во всяком случае, что познающий не успеет узнать, «что было прежде неба и земли», если он до сих пор не знает этого. Я же могу привести лишь один из ответов, содержащихся в книге Чжуан-цзы:

«Природа, достигнув совершенства, возвращается к элементам, элементы в высшем пределе становятся тождественными первоначалу, тождественные первоначалу становятся пустыми, а пустые — великими. Больше всего это похоже на хор, поющий без слов, сомкнув губы. Их единение смутное, то ли глупое, то ли неосознанное — но именно так выглядит изначальное, тождественное великому согласию с дао» (196).

Раздел 2

ВЗГЛЯДЫ

ВАРИАЦИИ СУДЬБЫ

Вариация 1. Ревизия судьбы

Хиромантия больше не является частью вещего пророческого знания, но все же сохраняется в качестве искусства — и в этом качестве обладает своими параметрами точности. На раскрытой ладони любой гадатель определит линию жизни и линию судьбы как две различные линии. Такое решительное разделение сделало бы честь философскому исследованию, не всегда даже ставящему вопрос о соотношении судьбы и жизни. «Одно другому не мешает» — может сказать знаток, вглядываясь в направление линий. Этот приговор произносится бестрепетно, отражая привычное положение дел. Напротив, пересечение и даже сближение линий судьбы и жизни дает основание для тревоги: возникает ряд далеко идущих предположений.

Иногда хиромант говорит следующее: линия судьбы у вас выражена довольно слабо — и здесь, независимо от дальнейшей трактовки, мы имеем дело со строгим метафизическим утверждением. Выраженность линии судьбы нечто означает — возможно, нечто более важное, чем последовательность событий, отождествляемая с судьбой. Тем самым дальнейшее рассмотрение распадается на два случая — в зависимости от глубины и непрерывности бороздки, знаменующей линию судьбы.

Вот ряд понятий, выступающих в роли синонимов — или почти синонимов: карма, судьба, рок, фатальность, предопределенность, обреченность. Все они так или иначе противопоставляются свободе воли и дискредитируют человеческую суверенность как иллюзию.

В первом приближении судьба предстает как аналог физической причинности в человеческом мире, причем речь идет о завершающем уровне целого. В масштабе каждого отдельного поступка «законы явлений» отступают перед максимой суверенной воли, и тогда образуются своеобразные окна свободы, куда и высовывает голову трансцендентальный субъект чистого практического разума. Кант во второй критике как раз и описывает панораму, открывающуюся из окна отдельно взятого поступка; однако в более общей панораме, включающей в себя биографическую длительность (в масштабе свершений), плоды усилий свободы воли в упор не видны, а то, что обнаруживается вместо нее, как раз и принято именовать судьбой.