лихорадочно-ярких глаз Сэммиш почувстовала себя неуютно. Алис ее не заметила, и Сэммиш воспользовалась моментом, чтобы порассматривать пристальнее.
Волосы Алис были подобраны под вязаную шапку, только над ухом выбилась кудрявая прядь. Широкие скулы почти бесцветны, прихвачены морозом. Ее тело, хоть и скрытое под зимней одеждой, навевало у Сэммиш ощущение тягучей ломоты, которой не следовало предаваться. Все как обычно. Алис смотрелась красавицей, но красивой подруга выглядела всегда. Сегодня вдобавок она была резкой – твердой и ломкой, как надтреснутая льдинка. И это для нее было ново.
«И чего мы тогда не сбежали, – подумала Сэммиш. – Как только Оррел срезал с синего пояс, надо было дуть за городские ворота и не останавливаться». Сэммиш, позволив себе стать заметной, помахала ладошкой. Залихватская улыбочка Алис мигом сменилась куда более искренним чувством. Может, облегчением. Странновато. Обычно, когда они сталкивались друг с другом, легче на душе становилось Сэммиш.
– А тебя раз, два – и обчелся, – сказала Алис, проскальзывая напротив Сэммиш на лавку. Не совсем обвинительным тоном, но, опять же, и не особенно дружелюбным.
– Занималась кой-чем, – ответила Сэммиш. – Кажись, и ты тоже. – Сидя вблизи, она могла рассмотреть швы на куртке Алис. Черной, толстой, пошитой тройным стежком. Добрая выделка. И дорогая. Сэммиш уже видала ее, но сейчас, при мысли о том, как Саффа клянчила у друзей и родных плаченные за куртку монеты, фасон ей существенно разонравился.
– У меня большие подвижки, – весело сообщила Алис. – Ко мне приходил Трегарро. Тот, залатанный.
– Я помню, кто это.
– По-моему, наши готовятся к чему-то крупному. Скоро убийцам Дарро придется совсем несладко. Всех деталей не знаю, а о том, что знаю, не могу… не могу рассказать. Ну ты понимаешь.
Сэммиш не засмеялась, а если б и засмеялась, то не от радости.
– Понимаю.
– В общем, худо им будет, – сказала Алис, словно делясь доброй вестью. У Сэммиш защемило в животе. Должно быть, она охнула, потому как Алис взглянула на нее с извинением. – Не то чтобы я не хотела с тобой поделиться. Пообещала молчать. Может, потом, когда все будет сделано.
– Да неважно, – ответила Сэммиш.
Алис накрыла ладонью лежащую на столе руку Сэммиш. В глазах ее стояла почти что мольба.
– Не сердись на меня. Ты в деле от начала и до конца, этого я не забуду. Даже когда мне приходилось работать одной, ты была рядом. Я не пытаюсь тебя отшить.
«Она чем-то сильно испугана», – сообразила Сэммиш и удивилась горечи этой мысли. В моменты уверенности, ожесточения или грусти Алис считала Сэммиш сносной компанией, достойной теплой постели среди студеного Камнерядья или пива, раз не нашлось собутыльников поприличней. Когда же Алис охватывал страх, Сэммиш становилась незаменимой. В хорошем смысле это звучало так – она была той, к которой Алис шла, когда на кону стояло всё.
В голову лезли и другие, менее ласковые описания.
«Стоит мне выложить всё, что я знаю, – подумала она, – как ты тут же помчишься на Ильник убивать Саффу, если достанет сил. Или хуже того – вывалишь все перед бледной женщиной, чтобы тебя погладили по голове».
– Можно и не рассказывать, – произнесла Сэммиш вслух. – Ничего страшного.
– Ты не злишься?
– Нисколько, – сказала Сэммиш, находя, к удивлению, что это правда.
Что-то тяготило, стесняло ей сердце, однако не злость.
Все разговоры в «Яме» стихийно приостановились в один и тот же момент, и отчетливо, как у актера на сцене, прорезался голос хозяина:
– Нынче по улицам бродят боги. Я лишь советую – поосторожнее. – Корчмарь отвел взгляд, смутившись тем, что во внезапной тишине все его слышали, и голоса посетителей загудели вновь. Будь Сэммиш в настроении искать приметы, одна была бы налицо.
– Надо чего-нибудь выпить, – сказала Алис. – Хочешь винца или сидра?
– После супа не лезет уже.
– Точно? Я угощаю.
Угощает скрывающаяся на Ильнике темноглазая женщина с поломанной жизнью, хоть и не знает об этом. Сэммиш вспомнила день, когда Алис предлагала ей монету за помощь. И была рада, что вернула серебреник обратно.
– Никак не лезет, – сказала она.
Ежегодные церемонии, сопровождавшие Длинную Ночь, захватили дворец и большую часть Зеленой Горки. Благородные семейства по очереди принимали у себя князя Бирна а Саля со свитой, а дворец в ответ был открыт для традиционных празднований братств и отправлений частных обрядов. На перекрестках вывесили хрустальные фонари, галереи и храмы наполняла музыка. По исчислению Братства Кловис прошел седьмой год, и члены Братства, в масках и рубищах, раздавали на улице амулеты и полынные леденцы. Трегарро слыхал, что на Десятидневье их показная благотворительность выльется в оргию небывалого размаха, но подобные сплетни гуляли и про Братство Дарис, а уж он-то по опыту знал, что это ложь.
Сейчас Андомака была где-то с празднующими, представляя и Дарис, и Чаалат. Двойные обязанности означали, что остаток времени, уделяемый дому, она проводила то в общих палатах, то в храме. На Шестидневье братство посетил сам Бирн а Саль с Халевом Карсеном по правую руку, и Андомака приняла обоих радушно и радостно, будто не велось никакой теневой войны между ними. От этого у Трегарро сводило шею.
Ходила молва о неспокойстве. Карантин на Камнерядье посеял волнения за окончание сезона, а Бирн а Саль мало что делал для успокоения подданных. Судачили, как он напивается и орет во дворце, словно ему не дает покоя нечистая совесть. Не исключено, так и есть. Но загнанный в угол зверь наиболее опасен, и если князь прыгнет на них, то за его спиной будет стоять вся мощь закона. Трегарро был безвылазно прикован к дому Братства, охраняя не Андомаку, но мальчика, который теперь был Осаем. Того, кто занимал самые тайные покои, часами просиживая в храме за игрой в красные и белые бусины на замысловатой доске. Трегарро немного умел в нее играть, не будучи знатоком стратегий. Иногда Осай сражался сам с собой, с одинаковой сосредоточенностью передвигая попеременно то красную, то белую бусину. Иной раз он подзывал Трегарро, предоставляя выбор цвета. Они сидели напротив друг друга долгими, напряженными часами, состязаясь за позиции на доске. Порой пили пиво. Порой разговаривали.
– До сих пор тянет кликнуть дворцовую стражу, – сказал Осай, двигая одну из бусин на угловую клетку, где она могла начать новый круг. – Въелась привычка, да? Моя охрана всегда была под рукой целых… уфф, долгое время. Подбешивает, как вспомню, что нынче они преданы не мне, а Бирну.
– Должны быть вам, – сказал Трегарро, – и будут вновь. – Он потянулся к белой бусине, готовясь перекрыть угловой сектор, но в последний момент осекся и убрал