Читать интересную книгу День независимости - Ричард Форд

А досаждает мне в Салли то – в отличие от Энн, которая все еще начальственно надзирает за всем, до меня относящимся, просто потому, что она жива и остается частью нашей неотменимой истории, – что Салли вообще ни за чем не надзирает, ничего не предполагает и, по существу, не обещает сделать хоть что-нибудь отдаленно на это похожее (признаваясь, впрочем, что я ей нравлюсь). А если принять во внимание неотделимость супружества от зубодробительного, холодного, но также и уютного страха, твердящего, что спустя недолгое время от меня ничего не останется – лишь я, химически соединенный с другим человеком, – мои отношения с Салли основаны на предположении, что я остаюсь только самим собой. Навсегда. Один только я и в дальнейшем буду отвечать за все, в чем принял участие; и никакой тебе приятственной «химии» или синхронистичности, на которые я могу опереться, никакого «другого человека», только я и мои поступки, она и ее поступки, каким-то образом соединившиеся, – а это, разумеется, еще и страшнее.

Тут и кроется источник чувства, которое мы испытывали, сидя на темной веранде: мы оба не ждем ни каких-либо событий, ни перемен. И то, что могло показаться поверхностными, ритуальными действиями и обменом ритуальными чувствами, на деле не было ни поверхностным, ни ритуальным, а было реальными действиями и честными чувствами – не пустотой, ни-ни. Это и есть то, что мы действительно ощущали нынче вечером: простое присутствие именно в этом времени, поодиночке и вдвоем. И ничего тут дурного нет. Если угодно, можете назвать наши «отношения» Периодом Бытования совместного пользования.

А что мне следует предпринять, вполне очевидно. Просто «достучаться» до Салли, сделать понятным и ясным, что мне нравится в ней (дьявольски многое), уступить тому, чего стоит хотеть, принять предлагаемое, заменить не имеющий ответа вопрос «Почему я тебя не люблю?» на лучший, позволяющий дать ответ: «Как могу я любить тебя?» Хотя, если я преуспею, это будет, наверное, означать возобновление жизни с той, плюс-минус, точки, к которой меня привел бы сейчас счастливый брак, – если бы я был способен продержаться в нем достаточно долгое время.

Миновав съезд 16В и оставив за спиной стадион «Гигантов», я пересекаю реку Хакенсак и сворачиваю на стоянку «Винс Ломбарди»[50], чтобы заправиться, отлить, прояснить с помощью кофе голову и прослушать поступившие на мой телефон сообщения.

«Винс» – небольшой красного кирпича павильон в стиле «Колониального Уильямсберга», парковка его забита в эту ночь автомобилями, туристическими автобусами, домами на колесах, пикапами – моими соперниками с развязки. Толпа пассажиров и водителей, распугивая морских чаек, ошалело бредет к нему под тошнотворно оранжевыми фонарями, неся сумки для подгузников, термосы и прихваченные из машин мусорные мешки; все эти люди помышляют о пакетах с гамбургерами, атрибутиках «Гигантов», придуманных для розыгрышей презервативах, напоминают себе, что надо будет, уходя, заглянуть ненадолго в зальчик, где выставлены вещи, которые были свидетелями славных дней великого человека – сначала в «Шести гранитных плитах»[51], затем во главе «Пэкерса» («победа или смерть»), а еще позже – в роли пожилого руководителя возродившихся «Скинзов». Конечно, Винс родился в Бруклине, но тренерскую работу начинал в школе Святой Цецилии расположенного в этих краях Энглвуда, почему стоянка и названа его именем. (Такие сведения застревают в памяти человека, который занимался спортивной журналистикой.)

Воспользовавшись наступившим у бензоколонок временным затишьем, я первым делом заправляюсь, затем паркую машину на самом далеком от павильона краю стоянки, среди дальнобойных фур и пустых автобусов, и направляюсь к залу, переполненному, как универмаг перед Рождеством, но также и странно сонному (вылитое казино стародавнего Вегаса в четыре утра), с темным закутом позванивающих игровых автоматов, длинными очередями за гамбургерами и хот-догами и с семействами, которые прохаживаются по залу, полубессознательно, или сидят, препираясь, за пластмассовыми, заваленными бумажным сором столиками. Никаким 4 июля тут и не пахнет.

Я заглядываю в смахивающую на пещеру мужскую уборную, где писсуары омываются, как только ты закончишь, сами собой, а на стенах нет, что вполне разумно, фотографий Винса. Отстаиваю очередь к «Только эспрессо» и направляюсь с бумажным стаканчиком к череде телефонов, захваченных, как обычно, двадцатью дальнобойщиками в клетчатых рубашках и с большими бумажниками на цепочке. Каждый стоит, прислонясь к стене подвесной полукабинки и воткнув в свободное ухо палец, и болтает с далеким собеседником.

Дождавшись, когда один из них подтянет джинсы и удалится с видом человека, только что завершившего загадочный половой акт, я приступаю к делу – звоню на мой автоответчик, которого не слышал с трех часов дня, почти девять часов, и начинаю перебирать сообщения. (Трубка еще сохраняет стойкое тепло ладони дальнобойщика, равно как и запах лаймового одеколона, каким орошается мужская уборная, – аромат, который многие женщины сочли бы приемлемым и для себя.)

Первое сообщение (из десяти!) – от Карла Бимиша: «Фрэнк, да. Ну вот. Маленькие Фрито Бандитос[52] только что проехали мимо. CEY 146. Запиши на случай, если они меня прикончат. На сей раз заднее сиденье занимал третий мексиканец. Я позвонил шерифу. Беспокоиться не о чем». Щелчок.

Второе сообщение снова от Джо Маркэма: «Послушайте, Баскомб. Пропади все пропадом. 259-6834. Позвоните. Зональный код 609. Мы здесь заночуем». Щелчок.

Третье сообщение свелось просто к щелчку брошенной трубки – несомненно, Джо взбеленился, но не нашел слов.

А вот четвертое было от Пола, пребывавшего в состоянии буйной веселости. «Босс? Але, Босс?» Далеко не совершенная имитация рочестерского выговора. На втором плане – чей-то визгливый смех. «Хочешь, чтобы тебя отодрали, заползи в куриную задницу и жди!» Смех становится громче – возможно, это подружка Пола, неуправляемая Стефани Дерридер, возможно – Кларисса Баскомб, его сообщница. «Хорошо-хорошо. Подожди». И Пол приступает к исполнению нового эстрадного номера. Новость не из лучших. «Ты насекомое, паразит, червяк! Это доктор Рекция. Доктор Хью Дж. Рекция, звоню, чтобы сообщить результаты ваших анализов. Хорошего мало, Фрэнк. Онкология воспроизводит онтогенез». Что это означает, он знать не может. «Гав, гав, гав, гав, гав». Да, плохо дело, хоть оба они и покатываются от хохота. Слышится звон монеты, упавшей в щель телефона-автомата. «Следующая остановка “Черный Лес”. Мне кусочек торта, пожааалста. Гав, гав, гав, гав, гав. Пусть будет два, доох-тур». Я слышу, как Пол роняет трубку, как они уходят, хихикая. И жду, жду и жду их возвращения (как будто они и сейчас там и я смогу поговорить с Полом, как будто все не было записано куда больше часа назад). Однако они не возвращаются, запись останавливается. Плохой звонок, и, что о нем думать, я решительно не понимаю.

Пятое сообщение – от Энн (напряженный, деловой тон, таким разговаривают с водопроводчиком, неправильно соединившим трубы): «Пожалуйста, позвони мне, Фрэнк. По моему личному номеру: 203 526-1689. Это важно. Спасибо». Щелчок.

Шестое сообщение, снова Энн: «Фрэнк. Пожалуйста, позвони. В любое время, где бы ты ни был. 526-1689». Щелчок.

Седьмое сообщение, трубка опять брошена.

Восьмое сообщение, Джо Маркэм: «Мы уезжаем в Вермонт. Вали в жопу, говнюк. Пидор! Хотел нас…» Щелчок! Скатертью дорога.

Девятое сообщение, снова Джо (какой сюрприз): «Мы уже едем в Вермонт. Так что, засунь это сообщение себе в жопу». Щелчок.

Десятое сообщение, Салли: «Привет. – Долгая пауза, она собирается с мыслями, потом вздох. – Я могла бы этим вечером вести себя и получше. Просто… Не знаю. – Пауза. Вздох. – Но… прости меня. Я хочу, чтобы ты был здесь, даже если ты не хочешь. Хочу, хочу, хочу. Давай… ммм… Ладно. Позвони, как вернешься домой. Может, я тебя навещу. Всего». Щелчок.

Если не считать последнего, необычно неприятный для 23.50 набор сообщений.

Я набираю номер Энн, она сразу берет трубку.

– Что происходит? – спрашиваю я, встревоженный куда сильнее, чем можно судить по моему голосу.

– Извини, – отвечает она тоном, в котором нет и тени извинений. – Тут у нас сегодня все пошло вверх дном. У Пола немного съехала крыша, и я подумала, вдруг ты сможешь приехать пораньше и увезти его, но все уже уладилось. Ты где?

– У «Винса Ломбарди».

– Что еще за сфинкс?

– Стоянка невдалеке от развязки.

Вообще говоря, она когда-то заглядывала в здешние «удобства». Не один год назад, конечно.

– Я могу поспеть часа за два, – говорю я. – Что случилось?

– О. Они с Чарли поругались в эллинге насчет того, как следует покрывать лаком ялик Чарли, а как не следует. И Пол ударил Чарли в челюсть уключиной. Он, может, и не хотел этого, но сбил Чарли с ног. Почти сбил.