А как же аллигаторы? Ведь реки и озера Флориды кишат аллигаторами, разве нет? Нет, есть только возможность, что они могут там оказаться. Но нельзя же жить в страхе перед возможностями!
Джон и сам слазил в это озеро с год тому назад, когда мы были у Стефани и изо рта у Марины каким-то образом вывалился брекет и упал прямо в воду. Они с Мариной полчаса копались там в прибрежной траве, а уж если осторожный Джон считает, что бродить по озеру пешком безопасно, то с какой стати мне отказывать родной дочери в невинном удовольствии?
(Кстати, брекет они нашли, он зарылся в траву.)
— Осторожнее с картой. — Вот все, что я сказала Марине, прежде чем она выпорхнула в дверь.
Я не боялась, что она потеряет ее, или потратит слишком много, или подвергнет себя опасности.
Не беспокоилась я и из-за карманников. Единственное, что меня тревожило, — это ее джинсы: они такие обтянутые, что карту, лежащую в заднем кармане, могло просто вытолкнуть вверх.
Почему, господи, ну почему джинсы в обтяжку вошли в моду?
К вечеринке она вернулась. Это был прием, который устроил Питер на сорок каком-то этаже отеля «Мариотт Маркиз». Приглашены были люди из издательства и из агентства Питера. Чарльз Пасси, который написал обо мне в своем блоге на сайте «Уолл-стрит джорнал». Дэвид Смит, адвокат, который показал Питеру статью. Киношники, которые хотели сделать о моей жизни фильм.
— Они приехали аж из Лос-Анджелеса, только чтобы познакомиться с тобой, — сказал мне позже Питер, явно сам под впечатлением.
Сразу после вечеринки я легла спать. Когда приходится тратить по пятнадцать минут и все силы только на то, чтобы усадить себя на горшок, поневоле устаешь.
Последнее, что я помню из того вечера, — это как Марина стояла у окна нашего номера и смотрела на огни Таймс-сквер.
Когда я проснулась на следующее утро, ничего как будто не изменилось. Город действительно не спал. Жизнь в нем пульсировала всю ночь.
Мы влились в нее. Пошли завтракать. Потом за покупками с Мариной.
Свадьба Керри и Пэм была назначена на полдень в Рокфеллеровском центре, так что мы решили прогуляться восемь кварталов пешком. Стефани везла меня в кресле.
Мы прибыли заранее, так что успели еще осмотреться вокруг. Поглазели на странно молчаливые коричневые небоскребы. На знаменитый ледовый каток, по случаю лета заполненный столиками. Там были сотни флагов, наверное со всего мира.
А еще там было пятнадцать ступенек, и ни одного пандуса. Стефани помогла мне подняться по одной ступеньке зараз, а Марина несла мое кресло. К тому времени, когда я добралась до верхней ступеньки, мы все окончательно взмокли в своих свадебных нарядах. Даже я в своем черно-белом платье-безрукавке, которое мы пару недель назад выбрали вместе со Стефани.
— Пошли, — сказала я. — Пора.
Свадьба была на самом верху, на обзорной площадке. У входа разостлали даже настоящую красную дорожку. Гости толпились внутри, в тесном помещении.
Прибыли невесты. Всех перецеловали. Официального вида женщина провела нас в специальный коридор, а по нему, минуя туристский маршрут, к лифту.
В лифте творился настоящий бедлам. Двадцать с лишним человек засасывало вверх с такой скоростью, что у нас в ушах щелкнуло. На потолке был видеоэкран, на нем стремительно менялись образы, и все это под громкую музыку.
Наконец под шипение гидравлических тормозов мы остановились. Музыка и видео кончились. Свадебные гости начали выходить из лифта.
— Смотри, — шепнула вдруг Стеф, показывая куда-то вверх.
Там, на потолке лифта, сидела божья коровка. До сих пор ее не было видно из-за сменявшихся картинок.
Мне вспомнились похороны моего племянника Чарли, когда божьи коровки окружили его гроб. Вспомнилось лето. И маленький подарок на моей прикроватной тумбочке дома.
— Это к удаче, — сказала Стефани. — Благословение.
— А вот еще одна, — сказала Марина, когда мы вышли.
Мы стояли на шестьдесят седьмом этаже, посреди Манхэттена, и нас окружали божьи коровки. Благословение.
Стефани вывезла меня на балкон обзорной площадки. С такой высоты Нью-Йорк напоминал лего-город, миллионов людей не было видно. Мы были на вершине мира.
Я попрошу вас на те несколько минут, что вы будете читать описание этой свадьбы, отложить в сторону свое мнение об однополых браках. На свадьбе и так была женщина — родственница Пэм, которая обнародовала свое неодобрение.
Дело тут не в морали и не в Библии. Дело в Керри, с которой мы дружим много лет. Человеке, который всегда готов прийти на помощь. Женщине, которая много лет у меня на глазах пыталась создать прочные отношения. Матери-одиночке, которая всем жертвовала ради своих детей, но не знала счастья в личной жизни.
Пока не встретила Пэм.
— Вот оно, Керри, — сказала я тогда ей. — Вот твоя радость, которую ты ждала всю жизнь. И ты ее заслужила.
Она заплакала.
— Я знаю, — всхлипнула она, — и я уже почти сдалась.
Я хотела побывать на этой свадьбе ради Марины. Ведь меня не будет рядом, когда она соберется замуж, но я хочу, чтобы, кого бы она ни выбрала — мужчину или женщину, черную, красную, фиолетовую или коричневую, — она всегда знала, что я ее поддерживаю. Если с этим человеком ей будет хорошо и она будет счастлива, я ее поддерживаю.
А еще я хотела быть там ради Керри.
В холле она вручила нам подарок. Как это похоже на Керри — дарить подарки в то время, когда ей нужно принимать их самой. Пока мы ждали невест, я открыла его. Это было ожерелье с написанным на нем словом «Серендипити». Мое любимое слово стало для Керри и Пэм их собственным.
Я надела ожерелье вместе с медальоном святого Андрея, который Сулла подарила мне на Кипре. Тем самым, который нашли в кармане у Паноса в день его смерти.
Вошли невесты. Льдисто-голубое платье Керри выгодно оттеняло ее глаза. Пэм я впервые увидела без очков, у нее оказались роскошные большие карие глаза.
Я надеялась, что они оторвут глаза от лиц друг друга и хотя бы мельком посмотрят на город внизу. Миллионы людей в башенках лего. Как лишнее напоминание о том, что это за чудо — найти среди миллионов людей того единственного человека, с кем тебе светло.
Но Керри и Пэм и так это знали.
Это было слышно в их словах. Видно по тому, какие счастливые у них были лица.
Чувствовалось по тому, как после слов священника: «Объявляю вас супругами» — Пэм сказала, едва сдерживая слезы:
— Вот не думала, что когда-нибудь это услышу.
У Кляйнфелда
Историю нашего посещения магазина-салона «Кляйнфелдс» не понять, не сфокусировавшись предварительно на конкретной четырнадцатилетней девочке — моей дочери. Ключевое слово здесь: четырнадцатилетняя.
По дороге в Нью-Йорк Марина рассказывала, как недавно, когда она ездила со школьным оркестром на выступление, один из оркестрантов разжевал батончик с мюсли, бросил его в блевотный пакетик и залил апельсиновым соком: чтобы больше походило на рвоту. Она находила это ужасно смешным.
Когда мы подъезжали к нашему отелю на Таймс-сквер, Марина заметила на другой стороне улицы свой любимый магазин одежды:
— Ого! Трехэтажный!
Как-то вечером в отеле мы сели в лифт с коробками пиццы. Там оказалась еще одна пара, и у них тоже была пицца, так что, поднимаясь, мы болтали о пицце.
— Фу, какой облом! — сказала Марина, едва мы вышли из лифта.
И эту девочку я собиралась вести в магазин свадебных платьев.
Ребенка. Неуклюжего, красивого ребенка.
Наш визит в «Кляйнфелдс» был согласован за несколько месяцев вперед: я долго продумывала детали, уговаривая менеджеров, убеждая работников магазина позволить нам прийти и примерить несколько платьев, несмотря на то что мы ничего не покупаем.
По мере приближения поездки я все спрашивала Марину, волнуется ли она.
— Ага, — отвечала она своим высоким писклявым голосом, которым говорила всегда, когда была в чем-то неуверена.
— Конечно, мама, — говорила она, пожимая плечами.
А вот насчет тату-салона она трещала не переставая.
Да, Марину больше привлекала перспектива (почти реальная) нарисовать у себя на лодыжке василек — символ того, что ее мать борется со смертельным недугом, — чем примерить несколько отстойных свадебных платьев за десять тысяч долларов каждое.
Неловкая, прекрасная, любимая.
Утро пятницы было зарезервировано за «Кляйнфелдсом». Стефани и Марина договорились с транспортной службой, чтобы они провезли нас двадцать пять кварталов: нам подали навороченный фургон с лифтом и площадкой для инвалидных колясок, хотя я прекрасно могла еще встать с кресла и пройти несколько шагов до обычной машины — с чужой помощью, конечно.
Электрические ворота открылись, пандус опустился, водитель закатил меня внутрь, пристегнул какими-то ремнями, как Ганнибала Лектора, закрыл борт и вернулся в кабину.