Возле письменного стола, на большой подушке сидела маленькая девочка в белых башмачках на пуговках и белой матроске. Она играла с проволочной клеткой, сажала туда заводную птичку и вытаскивала обратно. Вокруг талии девочки была повязана широкая лента. Один конец ленты крепко обвивался вокруг ножки стола.
— Правда, она премиленькая? — спросила Госпожа. — Просто прелесть!
На вид девочке было года два или три, у нее были зеленые глаза и маленькие ровные зубки. Когда она улыбнулась мне, на щеке у нее образовалась ямочка, такая глубокая, что я мог бы засунуть в нее палец.
Я с шумом втянул в себя воздух. Она была не такой, какой запомнилась мне, но я все равно ее узнал. Я узнал ее, несмотря на все оборочки и бантики. Она была человеком. Каждую неделю я видел ее на парковке перед церковью или на лужайке перед воскресной школой, где она играла в салочки с Тэйт. Натали Стюарт сидела на полу и смотрела на меня поверх птичьей клетки.
Она помахала мне заводной птичкой. Госпожа наклонилась, погладила ее по волосам и потрепала по щечке.
Я вспомнил мамины слова о том, как она сидела на подушечке у ног Госпожи. Натали была такая чистенькая, что казалась ненастоящей.
— Значит, она теперь ваша новая кукла?
Госпожа рассмеялась, прикрыв рот ладонью.
— Я обожаю хорошеньких детишек, а ты? К тому же, она украшает мою комнату. — Она обвела рукой вокруг. — Как видишь, я большая поклонница красоты.
В самом деле, стены комнаты были сплошь заставлены стеклянными витринами и горками с различными гербариями и раковинами. Самая большая витрина висела над бархатной спинкой дивана. Она была набита разноцветными бабочками, пришпиленными медными булавками.
Две стены комнаты занимали полки, как в библиотеке, только тут не было ни одной книги. На полках стояли птицы — в основном, сойки и малиновки — и огромное чучело вороны с оранжевыми стеклянными глазами.
Пока я рассматривал птиц и бабочек, Госпожа, сидя у стола, внимательно изучала мое лицо. Потом она встала и повернулась ко мне спиной.
— Садись, прошу тебя, — сказала она, указывая на кресло у камина. — Сядь и согрейся.
Я сел на краешек кресла с высокой спинкой и чуть наклонился вперед. Моя толстовка насквозь промокла, с нее текло на обивку.
Натали отставила клетку и подошла ко мне настолько, насколько позволяла лента, которой она была привязана.
Госпожа улыбнулась.
— Что нужно сказать нашему гостю?
Натали потупилась, пряча взгляд.
— Как поживаете? — пропела она, покачиваясь с носка на пятку.
В очередной раз качнувшись вперед, Натали протянула мне ладошку, в которой лежала смятая ленточка с привязанным к ней брелоком. Когда я хотел посмотреть, что это такое, она разжала пальцы и опустила ленту мне в руку. Потом улыбнулась и заковыляла назад, засунув в рот прядку волос.
Госпожа застыла, глядя куда-то в пустоту, с рукой, прижатой к горлу. Я заметил, что она машинально поглаживает пальцем резную камею, висевшую на бархатной ленте у нее на шее.
Внезапно Госпожа стремительно обернулась ко мне. И улыбнулась какой-то новой, хищной улыбкой.
— Моя сестренка когда-то была богиней войны. Она тебе не рассказывала? Она сидела на берегу реки, с ясеневой веткой в руке и с вороньим пером в волосах. Со своего возвышения Морриган наблюдала за тем, как враждующие армии переходят реку, и выбирала, кому из противников жить, а кому умереть. Но со временем она, как и все остальные, позволила людям низвести себя до ничтожества, она умалилась, чтобы стать вровень с представлениями невеж! Так поступили все, кроме меня!
— Я вас не понимаю. Какая вам разница, что люди думают о Морриган?
— Никто не защищен от неверия. Ослабление их веры погубит нас всех! — Госпожа повернулась и впилась глазами мне в лицо, запнувшись на слове всех. Глаза у нее были темные, налитые кровью, с веками, воспаленными болезнью. — Мы издревле гордились своей силой и властью, даже когда это превращало нас в чудовищ. А теперь они принижают нас в своих сказках, превращают в духов и фей! Жалкие людишки, склонные ко лжи и бесчестью, мелочные в своих свершениях и замыслах! Ничтожные, злобные и бессильные! — Она вскинула голову и посмотрела мне в глаза. — Можете мне поверить, мистер Дойл, я — не бессильна!
Я ничего ей не ответил. Несмотря на всю свою болезненность и хрупкость, Госпожа показалась мне беспредельно жестокой.
— Мы меняемся, — продолжала она. — Они погубили мою сестру и лишили ее власти. Отныне мы — мифический народец, зависимый от превратностей их жалких познаний и сказок! Они стали указывать нам, кто мы такие!
— Но если все так плохо, почему не остаться здесь? Зачем лезть к ним и ждать, когда они вас совсем уничтожат?
— Затем, что этот город связан с нами. С давних пор мы помогали им, чем могли, а они помогали нам!
— Под помощью вы подразумеваете кровь?
Госпожа горделиво выпрямилась.
— Мы имеем право взимать плату за помощь, которую оказываем! Мы дали им благополучие. Мы сделали их тем, кто они есть — самым красивым, самым удачливым поселением в окрестности, а взамен они год за годом помнят нас гордыми, властными и грозными. Чтобы продолжать жить нам достаточно их веры.
Но я знал, что этого не достаточно. Крыши протекали, плодородный слой почвы вымывался дождями, ржавчина брала свое, Джентри постепенно приходил в упадок. Госпожа была бледна, с покрасневшими нездоровыми глазами, а ее народ нуждался в крови и поклонении, чтобы выжить.
Я покачал головой.
— Вы крадете детей из семей, убиваете их. И надеетесь, что люди будут вечно терпеть и мириться с этим?
— Мы такая же часть этого города, как и они, мы — залог и условие их привычного образа жизни. И они любят нас за это!
Я отвернулся к огню, качая головой.
— Это неправда. Мы им не нужны, они нас не любят. Они нас ненавидят!
Госпожа издала тихий, похожий на смех, вздох.
— Ах, милый, люди такие лицемеры! Они болтают и кричат, они заламывают руки и устраивают собрания, иными словами, вечно поднимают суматоху! А ты знаешь, как понять, чьи крики искренни?
Госпожа улыбнулась ледяной улыбкой. Она могла бы сойти за восковую или фарфоровую куклу, если бы не глаза — злые, жестокие и ясные.
— Те, кто искренен — уходят. Остальные пускают корни в нашем тихом городе, и то, что в свой час они ломают руки и оплакивают своих пропавших детей, не мешает им брать плату, а также беречь и содержать наш милый город. Так было, и так будет!
Глаза у нее были темные и жуткие. Мне казалось, что она никогда не перестанет улыбаться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});