что хорошее ни при жизни, ни после неё малец не рассчитывал.
— Есть хочешь? — грубоватый окрик доказал, что он пока в мире живых.
— Где я?
— Узнаешь. Пожри пока. Много сразу не набивай — сдохнешь. Пузо привыкнуть должно, — закончил кто-то скрывающейся в полумраке.
Для мальчонки, не привыкшему к доброму отношению, это было почти лаской. Он поёжился и сел. Огляделся. Комната, где он находился, была сосем не богатой, но добротной. Крепкие белёные стены, значит, дом явно кирпичный. Чистые окна, даже со шторами. Две узкие кровати с матрасом, одеялом и подушкой. На одной из них сидел он, другая — была идеально заправлена. Между ними деревянный стол. На нём вкусно пахнущая похлебка. Она уже не парила, но было видно, что свежая и почти горячая. Неуверенно зачерпнув варево ложкой, поднёс ко рту. Непривычное тепло разлилось по желудку и ушло в пятки. Мальчонка улыбнулся сам себе. Дверь скрипнула, стало ясно, что таинственный посетитель оставил его одного.
Вечером появился сосед: такой же мальчишка, может, чуток постарше. Его лицо показалось парнишке смутно знакомым. Но тот явно не готов был знакомиться и становиться приятелем. Ничего не говоря, отвернулся к стене и захрапел. Парень тоже уснул. Три дня к нему никто не подходил. Каждый раз проснувшись он находил порцию еды. Теперь к чередующему с кашей бульону прибавился хлеб. Он справлял нужду в стоящее в углу ведро. Однажды попытался выйти, но убедился, что дверь заперта снаружи. Выглянул в окно, оно выходило в незнакомый двор. Зато мальчишка узнал, что сильный, резкий запах исходил от пучка сухой травы, висевшего в углу.
На четвертый день он очнулся от того, что на него кто-то пристально смотрел. Взгляд был тяжелый будто на грудь положили гигантский булыжник. Парень открыл глаза и выпрямился.
— Оклемался? С сегодняшнего дня приступаешь к работе. Позавтракай, потом поможешь по хозяйству. Дальше видно будет, на что ты годен, — рубленными, повелительными фразами сообщил человек.
Это был высокий, гороподобный мужчина. Под два метра ростом и весом поболе шести пудов. Его внушительная фигура была облачена в тёмно-серый костюм из плотной ткани. Черные волосы были зачесаны назад. Несмотря на то, что он выглядел старше полсотни лет, в них не было ни одной серебряной нитки. Высокий лоб выдавал умного и думающего человека. Крупные, сведенные брови не позволяли усомниться в твердости его характера. Черты лица были объёмные, выпирающие. Всё вместе производило устрашающий эффект.
Но он предлагал еду и кровать, пока этого хватало, чтобы поверит в лучшее.
— Откликаться будешь на Глеб. Пусть Ян, — он кивнул на стоящего в дверях второго паренька, который как раз спал на соседней койке, — всё тебе здесь покажет.
Резко развернувшись на каблуках и щелкнув ими, он растворился в дверном проёме.
— Что разлёгся, иди помогать, — на правах старшего скомандовал тот, кого назвали, Ян.
Вдруг Глеб помнил, где его видел. Это был тот самый мальчишка, что кинул в него камень.
— Твои тряпки, — новый знакомый показал на стул, где лежала чистая пара штанов, рубашка, куртка, рядом на полу стояла пара крепких ботинок.
Было ощущение, что кто-то их уже носил, но если вы несколько последних месяцев провели босиком, главным было, что они почти идеально сели на ноги. Повернувшись спиной, которая не располагала к беседам, он прошествовал по дому, показав, где кухня, гальюн. Невидимая роскошь: канализация введенная прямо в дом, конечно, удобства были примитивные: сбитый деревянный ящик с дыркой сверху и выводом полого бревна в выгребную яму у дома, но это всё равно лучше, чем бегать «по ветру». Кабинет-лаборатория хозяина, заваленный книгами, невиданными ранее механизмами и сложными картинами-картами на стенах, забавными фигуркам. Вот бы это поразглядывать! Последний пункт «экскурсии»: выход на улицу. Уходить без спроса со двора воспрещалось.
Так потекли дни. Весь день Глеб крутился по дому: мыл посуду и пол по всему дому ледяной, обжигающей руки водой, подметал двор и лестницу, стирал вещи хозяина. Как выяснилось звали его Вавила. После того первого знакомства он не удостаивал Глеба своим вниманием. А вот Ян часто получал от него задания. Сбегать куда-то со двора за посылкой или в лес за травами. Сейчас, конечно, лес не был щедр на дары, но мох, чагу, сушеные ягоды еще можно было найти. Кроме того, Яну позволялось работать в святая святых — лаборатории хозяина — и даже помогать ему: измельчать травы, мыть пробирки, поддерживать температуру горелки и другие мелкие, но занимательные поручения.
С первого же дня Глеб понял, что безумно сильно хочет прикоснуться к этому загадочному таинству, но его пускали, только когда всё было закончено, чтобы прибраться да вымыть пол. Вавила был помешан на чистоте, заставляя паренька прополаскивать тряпку так, чтобы об неё можно было руки перед едой вытирать. Глеб быстро усвоил привычки хозяина, поэтому никогда не вызвал его гнев. И скоро уже был допущен к приготовлению еды. А вот Ян, выполнявший более сложную и не всегда зависящую от него работу, часто становился источником неконтролируемых вспышек ярости. Тогда Вавила становился безжалостным: он хладнокровно, но с видимым удовольствием назначал множественные удары плетью, а затем заставлял щуплого паренька подолгу стоять в углу на горохе или босиком на морозе. Ни разу он не проявил сострадания и не отменил наказание.
Глеб смутно догадывался, что за ним пристально следят. Хозяин лишь ждёт шанса, чтобы поймать молодого слугу на нерадивости и излить на него накопившуюся жестокость. Но мальцу некуда было идти, поэтому он заранее со всей обреченностью пылкого сердца осозновал, что стерпит всё. Ему нужно было любой ценой перекантоваться здесь хотя бы с пяток лет, а потом — его уже ничего не удержит. Он уйдёт в свободные наёмные рабочие или вообще подвяжется на судно и уплывёт из этого серого, бездушного города забравшего у него всех близких, маму и детство и чуть не отобравшего жизнь. Порой он вытирал рукавом слезы, но так чтобы никто не видел, надеясь, что пара капель упавших на пол лишь сделают его еще чище.
Иногда Глеб просыпался ночью, заслышав странный глухой стук в дверь или сдавленные крики в кабинете хозяина. Открыв глаза он подолгу прислушивался, но даже встать и подойти к двери боялся. Во-первых, в этом не было смысла, Вавила неизменно запирал их снаружи. А во-вторых, у него был суеверный страх, что даже через тяжелую кладку хозяин почует, что он ходит и подслушивает и тогда… даже было страшно представить, что в этом случае может произойти. Но когда он убирал кабинет после ночного шума, то всегда находил огромное количество странного мусора: комьев