Читать интересную книгу Двойная радуга (сборник) - Наринэ Абгарян

– Илька, мать твою за ногу, а! Ты что ж, скотина ты безрогая, делаешь, а? Нет, ну вы гляньте, а, он на горох выссался, оглоед ты чертов! Я кому на веранде горшок выставила, скажи ты мне на милость? Да я ж те тот горошечек живьем скормлю, скотиняка ты пузатая! А я слышу: журчит. Ну, думаю, Лерка опять бочку перелила, склероз у ей. А это Илька, мать твою за ногу, выссался. Што люди-то скажут, а? Ой, позорище ты, позорище… Че? Че там бубнишь? Не ори – не услышат! Не, ну вы слышали, а? Люди добрые!..

…далекого гула трассы и надрыва взлетно-посадочной недальнего аэродрома. Тишина – продукт не местный, привозной, тощее дымное облако над варевом жизни. Так что приезжайте, привозите вашу ворованную очарованную тишину. А Ильку не бойтесь. Он подрастет и научится. Горшок-то – вот он, на веранде.

Лариса Бау

Географические особенности доброты

Маленькая история про ташкентскую доброту

– Утюжок молодой, ему дам, неча ему по кустам дрочить. А тебе нет, вонючка ты, облезлая обезьяна.

Базарная шалава Эльза подрезала любимому Утюжку ногти на руке, попыхивая папироской. Ногтей было всего пять, потому что у него левая рука была оторвана ниже локтя, а ноги были оторваны вообще, и он сидел на самодельной тележке с подшипниками с лета сорок четвертого года. У него была маленькая дощечка – отталкиваться, как веслом. Такие дощечки назывались в народе утюжки. На утюжках идет – в те времена это было понятно сразу.

Утюжок был молодой, синеглазый. Одно время старался не пить, по утрам умывался под колонкой и подрезал бороду клином.

На базаре он считался мудрецом. Истины разговаривал, как уважительно говорили о нем другие инвалиды и побирушки, жители базара. Он не был похож на них, крикливых, бесстыдных, выставляющих свои гноилища на снисхождение. Он не просил, но редко кто проходил мимо, на дав ему медяков или не покормив его. Он и ел достойно, откусывал маленькими кусочками.

По вечерам, когда базарный шум стихал, он облокачивался на фонарный столб и читал обрывки газет и две замусоленные книжки, которые держал в котомке за плечами. С котомкой он обращался ловко, закидывал за плечи одним движением.

Но со временем Утюжок тоже втянулся пить. Спьяну начинал плакать, кричать «убейте меня», хватать за ноги торговцев, пытаясь выдернуть узкий нож, который узбеки обычно носили за голенищем сапога. Один раз успел, вытащил ножик, порезался неуклюже. Его помыли, перевязали. Русская бабка стала увещевать его: грех, Бог жизнь дал, Бог и возьмет. Он рассмеялся и укатил в тень.

В какой-то обычный весенний день он пропал.

На мосту нашли его тележку.

Когда к лету вода в реке спала, обнаружили самого Утюжка: за пазухой и в котомке – кучка камней.

Не мог он сам дотянуться и перевалиться через перила моста. Кто-то помог ему, оказал последнюю милость.

Длинная история про ленинградскую доброту

Когда запальчиво говорят: ленинградцы добрые, а москвичи злые, тбилисцы щедрые, а биробиджанцы жадные, хочется спорить и взывать к теории вероятности и статистике.

Но у нее был счастливый опыт с ленинградцами, так что не спорьте!

Будучи студенткой последнего курса, она много занималась в научных библиотеках. Вообще-то можно было и обойтись, но там была такая приятная атмосфера, противоположная неустроенной пугающей жизни…

В какой-то день она пыталась сосредоточиться на своем занудстве – теории функций комплексного переменного, извините за выражение. А рядом – вот она польза читальных залов – сидел молодой человек с журналами. Стопка еще нечитаного томилась на углу стола, обещая заманчивую перспективу.

Молодой человек потянулся, хрустнул суставами и вышел покурить. Приятный какой!

Ага, она пустилась в разведку: на его столе лежал вестник каких-то наук, а статья, которую он мусолил, была – да! Статья ее отца, умершего как минимум двадцать лет назад, как божились ее родственники. И дата была – май 1974 года. И город – Ленинград.

Нет, мир не поплыл перед глазами, руки не задрожали. К тому времени детская растерянность уже оставила ее, внутреннее бомбоубежище было почти готово, обставлено добром раннего детства, замуровано отроческой борьбой.

Заниматься уже не хотелось, да и к парнишке интерес пропал, она вышла на улицу обдумать жизнь.

Она жила у своих добрых друзей, к вечеру собрались обсудить и написать письмо в ленинградское адресное бюро, в отдел поиска родственников, не закрытый еще с послевоенных времен. Имя, фамилия, приблизительный год рождения, место работы, в каком городе раньше жил, двадцать лет назад.

Через неделю приходит письмо из адресного бюро: «Отец живет по такому-то адресу, человек очень старый, но я проверила: жив-здоров».

А дальше написано: «Дорогая девочка, мы, ленинградцы, хорошо понимаем, как искать потерянных родных. Я не знаю твоей истории, но, если что не так получится, вот мой адрес, телефон. Ты можешь остановиться у меня. Если нужна какая помощь – я тут».

Ну как не расплакаться от такой доброты? Что они пережили, ленинградцы, от войны, революции, репрессий, а ведь ищут, надеются, помогают. Не от равнодушия, досадной оплошности или мести расстались…

Короче, она собралась в Ленинград. Остановилась в гостинице, позвонила отцу: ничего не хочу, желаете – посмотрим друг на друга, не желаете – не посмотрим. Голос не удивился, не возражал. Назначил встречу.

День прошел хорошо, музеи, Исаакиевский собор, пирожок на улице, внутри, конечно, напряженно было. Пошла пешком на встречу по Дворцовой набережной на Петроградскую сторону.

Темнело, по дороге пристали двое: девушка-девушка, одна идете тут, а мы, красивые и умные, идем в библиотеку…

Приятная болтовня, зашли в библиотеку, пока книжки меняли, она и выпалила, куда идет и зачем.

Ребята остолбенели.

Извинились за балагурство: мы вас проводим. И в отдалении постоим, а вы, если нужно, нам махните. У вас есть где жить? Тут моя бабушка недалеко, можно к ней, она с удовольствием. Или к нам… Вы давно ели? Тут булочная рядом.

Ну что скажете, миф это, ленинградская доброта? Кому миф… Наверно, если слишком часто приезжать, все можно испортить.

Ну а дальше как? Встретилась с отцом, руку пожал, расспросил: получила ли высшее образование, знает ли языки, училась ли музыке? Ну хорошо, я так и думал, бабушка твоя не упустит, воспитает как надо.

Даже телефон записал. Велел замуж выходить на пятом курсе, а то потом фиг жениха найдешь.

А собственно, что ожидать-то?

Махнула ребятам: идите домой, спасибо вам!

На следующий день купила цветы-конфеты, пошла в адресное бюро. Обнялась с доброй женщиной.

Поехала обратно в Москву.

Через пару лет умерла вечная жена отца, он вспомнил о раскиданных детях.

И ей досталось много приятного: поездки в Ленинград, интересные беседы, научные споры, прогулки и деньги иной раз.

Ее сын вспоминает его как настоящего дедушку, его бездонный письменный стол, где можно было находить неведомые сокровища, книги с загадочными картинками, анатомические атласы.

Он помнит добрую домработницу его, как ходил с ней на кладбище, на могилы ее родных, цветы сажал, потом газировку на остановке пили.

Потом отец умер, милостиво внезапно, ему было поддевяносто лет.

И домработница умерла, тоже не мучилась. Ленинградка, кстати, очень добрая старушка была.

Еще одна маленькая история про ленинградскую доброту

1982 год. Мы в гостях в Ленинграде. Наводнение.

Мой мальчонка пяти лет от роду заболел свинкой и серозным менингитом. Приехала скорая.

– В больницу, мамочка, немедленно!

Едем. Между тем наводнение грозится, а местами уже заливает.

Водитель нервничает: куда мальца везти, я там уже не проеду в детскую, и мост закроют?

– Семеныч, давай куда-нить, в ближайшую… Не боись, мамочка, успеем, мы тут питерцы боевые.

Прибыли куда-то, ливень, темно, спускаемся, приемный покой в подвале.

Кислород, капельница… глазки открыл.

Нянечка причитает: не боись, мамаша, мы питерцы… блокада, жмых, лошади мёрли…

Шум, беготня…

Нянечка: мамаша, вода идет, давай-ка…

– Что давай?

– Наверх давай!

Тащу ребенка в одеялe. Сзади нянечка громыхает подставкой с капельницей. Мычит, толкает меня в спину: скорей, скорей…

Оборачиваюсь наверху: подвал уже залит, вода прибывает на глазах, плавают желтые листки бумаги, какой-то мусор…

– Пристройтеся тут пока на стульях, мамаша.

– Завотделением в кабинет к себе сказал положить. Строгий он, быстро, – бормочет нянечка.

Через полчаса приносит чай и булку…

– Отрезало нас, не доберешься… А в пятьдесят таком году так было! Так было! Хлeстало тут водой на первом этаже…

Мои дорогие, верила бы в Божью доброту, молилась бы за вас неустанно.

Маленькие истории про тверскую доброту с приложением

Чуть отойдешь от железнодорожной станции – бараки, заборы, одуванчики, мусор…